Радость Болэна — теперь его наполнявшая — была постоянна и ширилась; и освещала лица ковбоев, сидевших вокруг на оградах, улыбаясь тому, чья очередь сейчас подошла, чья собственная рубашка миллиона цветов раздувалась и мягко трепетала на ветерке, чей собственный сладкий авантюрный задок без обмана покоился на четырехсотдолларовом седле Ассоциации, приобретя билет в один конец к тысяче фунтов норова сомнительной родословной. Все вопросы его истории и честолюбия потеряли законную силу. Кто б ни натянул шляпу ему на уши, знал это наверняка. Болэн залез.
Он кивнул и сказал то, что говорили другие:
— Давайте испробуем лошадку. — И кто-то у него за спиной протянул руку и дернул пристругу. Калитка распахнулась, и ковбой из Гонконга, перепутав лязг клоунского комического ботала с собственными гремучими тестикулами, задался вопросом, как, после двух жутких стремительных взбрыков, ему не только удалось остаться на борту, но и — пока лошадь парила вперед на передних ногах так, что он опасался вылететь задом вверх через голову, — совершил магическое касанье шпорами плеча, левая рука все так же в поднебесье, а правая заведена назад куда-то ему под промежность.
Затем лошадь встала во всю свою длину, высясь на сатанинских своих задних ногах, елозя и ловя солнце тысячефунтовым туловом, и завалилась на спину.
Болэн улизнул, откатившись от разъяренной лошади, которая, все там же на земле, и впрямь потянулась его укусить; ее громадные ноги бились по другую от него сторону, а она вспрядывала, чтобы вновь подняться. Болэн, уже встав — радость его затопляла ослепительными радугами от того, что все закончилось, не начавшись, без явления какого-либо доказательства, что он не умеет ездить на мустанге, — поправил на себе шляпу рядом с бившейся лошадью, предпринял два изощренно скучающих шага, дал Неотложке хорошего пинка под зад, повернулся и изящно поклонился ликующей толпе, что уже вскочила на ноги, отдавая дань.
Лошадь наконец обрела почву под ногами и рассерженно унеслась прочь между двумя подхватчиками, один при этом дотянулся и рывком расслабил пристругу, так что лошадь, казалось, доскользила до полной остановки, фыркая силуэтам и оградам.
Болэн улыбнулся неумолчным аплодисментам и сбил пыль с «ливайсов» взятым напрокат соломенным «стетсоном».
7
Вел Бренн Камбл. Фицджералд сидел впереди, не думая о Болэне. Он пытался вообразить, почему у всех херефордов, что он приобрел, телята рогатые. Он подозревал, что Камбл, договаривавшийся о покупке, попросту спилил рога у дешевого скота с выпасов и прикарманил кругленькую сумму. В ужас приводило думать, что этот вырожденец мог его облапошить.
Энн сидела сзади с матерью. Она вся пылала от любви и восхищения, в то время как мать ее пылала, и всё. Вчетвером они ехали вверх по Долине Щитов и остановились, когда через дорогу единым натиском пастух погнал отару черномордых овец, а две его собаки важно бегали по периметру, как спутники Земли.
— Тебе надлежит быть строго недоступной, — рекомендовала мать в недвусмысленных понятиях.
Энн не ответила. Ей оказывалось трудно не откликаться на героическое действо Болэна. Она все еще видела его, беззаботного, вдалеке на арене и под судейской трибуной, а исполинская злобная лошадь взмывала у него над головой. Какая жалость, думала она, что ей недостало мужества звать его, хоть бы и только в душе́, Пекосом Биллом{75}. В кои-то веки мнилось, что его смятенья и нерешительность незримы и пропали, пока стоял он в совершенно ясном воздухе под горами — заодно с обстоятельствами. И от этого задумалась она о его отказе читать ее любимые романы Д. X. Лоренса, поскольку, утверждал он, Лоренс вечно пытался быть «заодно» со всем.
— Мы не в Блендере «Уэринг» родились, — говорил он Энн. Лоренса он называл «Леденсом» и частенько ассоциировал его с устройствами для превращения овощей в труху.
Сразу к востоку от них, в Полоумных горах, самолет Лесной службы укомплектовал горное озеро форелью, выпустив в дельфтски-синем небе тучу рыбы.
Энн откинула голову на рыже-бурую кожу сиденья «мерседеса» и какое-то время порешала в уме квадратные уравнения; затем перечислила сочленения скелета макаки-резус, которую вскрывала, соответственно «Анатомии Грея»{76}. По причинам, известным ей одной, Энн была готова к перепиху.