Чтобы отыскать радио, времени много ей не потребовалось. Она настроилась на кубинскую станцию с танцевальной музыкой, как из автомата «штэн»{198}, и пустилась в пачангу взад и вперед по проходу в некоем необъяснимом восторге.
— Танцуем? — окликнула она Болэна. Тот отклонил. Музыка была обескураживающе громка. Он едва мог не отводить от нее взгляд, пока она куролесила по всему моторному дому. В какой-то раз прошмыгнула мимо, а он попробовал ее схватить. Она постоянно сквозила мимо, груди сигали. — Танцуем? — крикнула она ему снова. Болэн отказался, глядя в изумленье, и разделся, сложил одежду. — Тихоня! — Он подумал, что такая тщательная сдержанность будет для чего-нибудь хороша. Но у него возникла эрекция; поэтому никого тут не одурачишь. Нацелена она была на его собственный лоб; и ему кружило голову, как от опасности. Он вдруг поверил, что разбухший пенис всю свою кровь берет у мозга. Он заставил Энн подойти и на него сесть; и она неистово размялась от этой процедуры. В высший миг вся голова его стала матовой.
— Ебогу! — кратко гавкнул он. Болэн впервые глянул на нее за тот вечер; она ему показалась до ужаса большой, и каскад серебряных волос совершенно сбил его с панталыку. Когда он вытащил, прозрачное щупальце соединяло их мгновеньем дольше, затем, блеснув, упало ей на одно из безукоризненных бедер.
Болэн выключил «Радио Гавану». Кто-то зачитывал квоты на сахар, от провинции к провинции, от арробы к арробе. Он нашел шоколадную печеньку с грецким орехом и съел, не обеспокоившись одеться. Немного выпил. Огляделся. Энн лежала на тахте рядом с диваном. Над головой освещение — такое чувство, что без роду без племени, но, вероятно, флуоресцентное — сияло с лунным отсутствием теней. Это как в атомной подлодке; быть может, в пылесосе будет точнее. Все встроено. Из гнутых стен не выступало ничего. Все нутро моторного дома было вариацией на тему трубы. Они в кишке, легкомысленно подумал Болэн; а пищеварение — хуже всего, что с тобой может сделать Блендер «Уэринг».
Болэн подумал, что из-под его чокнутого трюка выдернули коврик. У Энн трюк этот начинал выглядеть немного маргинальнее, чем у него, если такое вообще возможно. Однако у него — считал он — за трюком просматривалась некая цель и до сих пор никуда не делась; а именно — если по-простому сказать — привести все в порядок. На той мотоциклетной экскурсии он пытался обвести это все чертой; теперь же старался обведенное раскрасить.
Время от времени той ночью в дверь стучались пьяные креветколовы. «Вторжение в частную жизнь», — думал Болэн. Ему некуда было больше поставить машину; посему такую деятельность следует совершенно пресечь. Какое-то время они пробовали спать; но долго ни разу не удавалось — гвалт начинался сызнова. Затем он услышал, как сколько-то их спорит некой пьяной комедией, и один попытался взломать дверь. «Взлом и проникновение», — подумал Болэн. Они знали, что внутри женщина, и совсем окобелели. Дверь моторного дома прогнулась, и Энн испугалась до того, хоть и временно, что перестала вести себя как вахлак. Болэн поднялся, зашарил в шкафах.
В ящике с бельем Кловиса он нашел револьвер, из которого недавно шандарахнул по шинам своего «хадсона-шершня». Болэн был в одних трусах. Тем не менее, открыв дверь, спустившись и обойдя пьяных с револьвером, он оказался по-своему странно внушителен. У пьяных был вожак в лице жилистого типа с конфедератским флагом, нататуированным на предплечье, гласившим: «Черт, нет, я не забыл». Человек этот предпринял попытку разоружить Болэна и проникнуть на борт. Сказал, что тем, кто вытаскивает пушку, лучше быть готовым из нее и палить. Но стоило Болэну ухватить в горсть его щеку, сунуть дуло револьвера ему в рот и предложить разнести мозги по всему Мексиканскому заливу, у того случилась потеря интереса к порче моторного дома и вообще всходу на борт. Им стало понятно, что Болэн достиг эмоционального плато, которое не обязательно как-то соотносится со злостью, — заберешься на него, и один человек уже может запросто убить другого. Болэн нипочем бы этого не узнал, покуда сам так не сделал; но совсем чужие люди могли сказать заранее. Поэтому Болэн вернулся на борт, лишь недоумевая, почему не нервничал; и не сознавая, как близко подошел он к самому значительному человеческому деянью; пьяные же, теперь визжа шинами, заводясь, переключая передачи и с ревом отъезжая, несколько протрезвели от того, насколько близко это было.
Вышел хозяин бара.
— Извините, что этим парнягам взбрело в голову вам докучать. Черт, как неловко.