— Мисс? — спрашивает Болэн.
— Сэр?
— Я себя чувствую мертвым египтянином. Вы с Проктором вознамерились вытащить мозг у меня из носа.
— Нет, сэр!
— У меня такое чувство, что жизнь мне выдала прямиком в сопатку. Понимаете, я — последний бизон. И умираю от открытого пневмоторакса. Вы не могли бы что-нибудь сделать в таком случае, как у меня? Соорудить какой-нибудь окончательный экстаз?
— На ум ничего не приходит, сэр.
— Мисс, если у меня клюв сам раскроется и, пока доктор Проктор орудует ножом, послышатся крики, это будет, с вашей точки зрения, конец? То есть вы вашего покорного спишете со счетов? Как другая списала?
— Может, са-амую малость.
— В иных обстоятельствах я стал бы для вас обычным героем. Но, возможно, ваша жизнь и без того не обременена. Есть ли в ней некий кто-то?
Широким шагом вошел Проктор.
— Приступим. — Болэн затянул беспомощную сфинктерную панихиду. Он был в ужасе. Комнату наполняла странная и пугающая машинерия, какой позавидовало бы сколько угодно пиратов, чьи имена на слуху у каждого.
— Больно будет? — поинтересовался Болэн.
— Я не понимаю, о чем вы.
— Но наверняка же это слово отзывается хоть мельчайшим колокольчиком в вашей медицинской башке с карийоном. — Болэн тут же пожалел о своих словах. Ему не хотелось восстанавливать против себя Проктора.
— Похоже на то, — сказал врач медсестре, — что медикаментозная обработка взяла нашего друга штурмом.
Проктор взглянул вниз со своего конца операционного стола. Болэн у него лежал на спине, в позе для камнесечения; с такой Проктору было не слишком удобно работать; но лишь ее станет рассматривать любой серьезный проктолог со спинномозговой анестезией посредством гипербарических растворов, кои Ривз полагал столь неотразимыми. Ривз! Вот же изможденный маленький филистер!
Со своей точки зрения, Проктор с крохотным, чуть ли не атавистическим ужасом наблюдал кольцо тромбированных почечуев. И теперь стоял вопрос демонстрации внутренних осложнений так, чтобы их можно было удалить без дальнейшей вошкоты.
Проктор беспомощно подумал о том, как мог бы стать крупным, чистым авиатором, а не пялиться в выхлоп какого-то умника.
Он ввел указательный палец поглубже в анус Болэна, несколько раз извлек и снова ввел без, по его сужденью, достаточной экструзии внутреннего геморроя. Поддавшись мгновенному нетерпению и чуть ли не из неприязни, он набил анус Болэна комками сухой марли, которые затем и выволок, медленно таща с нею и почечуи. Теперь ему предстояло вычистить совершенно зверскую небольшую помойку. Весь обод ануса был в гроздьях бесспорно патологических экструзий. Проктор вяло рассмеялся.
С некоторой досадой он растянул Болэну сфинктер до анальной апертуры в два сантиметра и затем, расчистив себе побольше рабочего места, довольно рьяно нацелился на — и добился их — три сантиметра, не порвав ни малюсенького кусочка сфинктерной мышцы. Быстро пристегнул четыре пары хирургических щипцов по местам, чтобы участок остался оголен. На лице его проступила улыбка — он вспомнил свои азиатские дни.
Все звуки и движения вокруг Болэна были проникнуты самой зловещей нехваткой обычной действительности. По полю его зрения проплывал инвентарь, весьма напоминающий те орудия, какими мы едим; однако отчего-то с ними что-то было не так. У них имелись кривые рукоятки, или на том, что ты считал ложками, обнаруживались люки, или, когда они друг с другом соприкасались, — звенели с неземной ясностью. А окружали всю эту жесткую, хоть и невыносимую, точность вооружения различные вялые мешки, обвислые неопреновые трубки, чашки густых ворванных гелей, ворсистые неорганические губки расцветок космического века и лицо медсестры в маске, лишенное макияжа, а все волосы сдернуты назад утилитарной суровостью.