— Нам сюда. Девочки уже закрылись, но нас ждут. Вернее, оставили бабушку-смотрителя, будет смотреть, чтоб мы не увели.
— Картину? — удивилась Шанелька, поднимаясь по мраморной недлинной лестнице на второй этаж. На стенах вдоль перил были развешаны полотна, исчирканные стремительной кистью. Будто летели куда-то.
— Ну, — Азанчеев рассмеялся, — увидите сейчас.
Шаги прошелестели по лестнице, считая ее последние ступени, разлетелись шепотным эхом по залу с невысоким потолком и круглыми, почти чердачными окошками.
— О, — сказала Шанелька, оглядываясь, — о!
Крис повернула ее, заботливо подталкивая к первой картине у лестницы:
— Начнем?
На стенах жили коты. Рыжие, черные, белые и полосатые, увенчанные усами и усищами, несли знаменами хвосты или скручивали их кренделями. Были не нарисованы, а скорее — мазаны, яркими почти детской смелости мазками кисти. Таращили желтые и зеленые глаза. Лежали на подоконниках, вылизывая лапы, сидели у ног сдобных красавиц и на коленях печальных мужичков, прыгали с крыши дома на крышу соседнего, летя в небе, усыпанном звездами и украшенном ваточными облачками.
— Собрание наивного искусства, коллекция — собственность галереи. Коты, — пояснил Азанчеев, медленно передвигаясь следом за спутницами и глядя больше на них, чем на картины.
— Нравится?
— Что? Да, — рассеянно отозвалась Шанелька, — прекрасные какие. Смешные. А вот Пушкин!
— Там еще Леннон с гитарой, весь в котах, — позвала ее Крис, — вот жалость какая, почему крысиков рисуют меньше? Нет, их много рисуют, но такой коллекции нет. Я бы себе…
— Вот! — Шанелька встала перед небольшим полотном, на котором иссиня-черный атласный кот сидел, прижимая к животу рыбу. Рыба улыбалась, изогнув хвост. «Дружба» — гласила надпись на толстом боку в цветной чешуе.
— Вот! Это же Темучин, как он есть!
— На баклажан похож, — сообщил за ее спиной Азанчеев.
— А он и есть баклажан, — согласилась Крис, — я тебе кину пару картинок, снимала летом. Похож, правда.
— Его хочу. То есть, картину эту хочу. — Шанелька огляделась, вздыхая, — а еще эту, где рыжий с красавицей, и эту, с полосатым хором на ветках. И во-он…
— В тебе спал коллекционер, — засмеялась Крис.
Азанчеев поднял палец:
— Вот для этого и бдит бабушка-смотритель. Чтоб не вынесли котиков, не помня себя. Шанель, вы как, сумеете выбрать одну картину? Я позже попробую договориться.
— С баклажаном, — поспешно сказала та, но снова стала оглядываться. Из круглых окошек падал вечерний, уже полный цветного электричества свет, и смешивался с неярким внутренним светом, не трогая картин, каждая из которых была подсвечена своими тайными лампочками.
— Или с рыжим? Или та, где много котов! Нет, я не могу!
Смеясь, они походили еще, и наконец, посмотрев на часы, снова стали спускаться по лестнице. Попрощались с «бабушкой», которая оказалась стильно одетой пожилой дамой, с обычным, впрочем, вязанием на худых коленях. И вышли в яркое городское электричество и вечерний шум.
— Я бы вас довез, но боюсь, застрянем, — Азанчеев извинительно развел руками, — вместо спектакля придется сидеть в машине. Так что, в метро и немного пешком.
— Пешком, — согласилась Шанелька, — вечер какой дивный.
После метро неторопливо шли сначала вдоль шумной широкой улицы, потом свернули в переулок, полный людей и витрин. И скоро оказались у ряда высоких стекол, с развешанными на них афишами.
— Там каждая картина уже готовая сказка, — Шанелька держала Крис под руку, приноравливаясь к шагам, — просто вот, смотри и записывай.
— Будешь писать про котов? Как Вася Ложкин их рисует?
— Нет. Про одних только котов неинтересно, вокруг столько всего, — Шанелька понизила голос, стесняясь внимания Азанчеева, тот уже открыл высокую дверь, ждал, пропуская девочек вперед, — Криси, у меня такое чувство, будто меня разорвет изнутри. Так много всего. Смешно, да?
— Нет. Это очень хорошо. Ты не торопись, пусть все само.
— Я постараюсь.
Крис почти вошла, но оглянулась на отставшую подругу:
— Шанель?
Та, вдруг шагнув в сторону, присела на корточки, всматриваясь в угол зарешеченных ворот.
— Что нашла?
Среди жидких кустиков сорной травки сидел котенок. Тощий подросток, с ночными темными глазами, кажется, белый, замурзанный донельзя. Мяукнул еле слышно и обхватил лапами протянутую руку Шанельки.
— Вот блин, — расстроилась она, — ничейный. Сирота. Смотри, худой какой.