Они будут пить чай из ягод шиповника, налитый в новую чашечку из красивого листа, есть сушеные сливы, и разговаривать. А даже если Оля уедет, с мамой, она будет знать, что у воды, в густой высокой траве, есть маленький домик, а в нем — красивый ее лучший друг Раскозяй. И конечно, обязательно вернется.
— Я буду ее ждать, — прошептал Раскозяй и выглянул из куста, сжимая в лапке волшебную палочку.
Но Оля на коврик садиться не стала. Стояла у самой воды, и болтала, смеясь. С высоким пацаном, который тут был самым главным. И страшным. Другие кричали ему „слышь, Петька!“. И Петька пускал по воде плоские камушки, нырял, доставая из глубины вкусные ракушки, а иногда стрелял из рогатки по крикливым воронам. Не попадал, но Раскозяй все равно побаивался.
Петька что-то говорил Оле, а потом, подтащив к воде надувной матрас, уселся на него, и замахал рукой. Оля оглянулась, и тоже смеясь, села тоже, свешивая в воду ноги с толстого края. Петька заорал, и стал грести руками, гоня толстый матрас дальше в воду. Все дальше и дальше, в сторону от купальщиков, туда, где под свешенными ветками тонкой ивы…
— Ах, — сказал Раскозяй и забегал в траве, высовываясь и снова прячась.
— Ах. Нет-нет, не надо туда. Совсем не надо.
Там, за небольшим изгибом песка начинался обрывчик, продырявленный птичьими норками. И под ним вода медленно крутилась, унося в тайную глубину листочки и упавшие ветки. Иногда Раскозяй залезал на тонкую иву и кидал туда всякие мелочи, чтоб посмотреть, как вода забирает их себе, и ни разу не видел, чтоб она отдавала игрушки обратно.
Он лез по стволу, прижимая палочку к животу средней лапкой. И когда стволик стал совсем тонким, качался, Раскозяй отпустил его, ступая на ветку, которая была еще тоньше, тянулась над самой водой, макая кончик в водоворот.
— Ах, — говорил Раскозяй, пробегая по ветке, и с трудом возвращаясь обратно, — ах!
А матрас приближался и уже стал покачиваться, крутясь, Оля смеялась, и глупый Петька смеялся тоже, руками изо всех сил толкая матрас прямо в середину водоворота.
Если махнуть сейчас палочкой, понимал Раскозяй, я стану большим, упаду прямо в середину, и никого не спасу. Но зато я смогу закричать.
Он остановился посреди ветки, выпрямился, как сумел. И поднял лапку.
Но тут пришел ветерок, кинулся в листья, играя и шелестя, стал сильнее, дунул, почти сердясь.
— Ах, — успел сказать Раскозяй, и полетел вниз, кувыркаясь и выпустив палочку из лапки. Шлепнулся в самую середину водяной воронки и медленно закружился, погружаясь и снова выплывая, с каждым разом показываясь над водой все меньше.
— Ой! — закричала Оля, — смотри! Что там?
— Щас, — Петька схватил маленькое пластмассовое весло и вытянулся, поднял его над кружащимся Раскозяем, — щас ка-а-ак хлопну!
— Дурак! — Оля вырвала у него весло, красное, с широкой лопастью, поддела и откинула Раскозяя как можно дальше. А весло уронила.
— А блин, — догадался, наконец, Петька, глядя, как вода заглатывает красную лопасть, и та просвечивает слабее, уходя все глубже, — давай, греби, а то потопнем!
Нагибаясь, они молотили руками, матрас рывками двигался, и, хотя вода не хотела отпускать новую большую игрушку, но все же их было двое, и рук — четыре. Так что через небольшое время Петька с шумом свалился, нащупал ногами дно и стал толкать к берегу матрас с перепуганной Олей.
— Стой, — закричала она, и тоже спрыгнула, уходя в воду с головой, — надо спасти, этого. Смешного. Маленького.
— Таракан какой-то, — удивленно сказал Петька, и остался рядом с матрасом.
Оля зашла совсем глубоко, по самую шею, подхватила на ладошку неподвижного Раскозяя и вернулась, не стала говорить с Петькой, ушла на свой коврик и села, вытягивая мокрые ноги. Потрогала пальцем круглую спинку.
— Эй. Ты что? Ты не утонул?»
В темной комнате было темно, так казалось Шанельке, освещенной светом маленького монитора с прицепленной к нему лампочкой на гибкой шее. Но если поднять глаза и тихо смотреть поверх мягкой капсулы света, то становились видны и книжный шкаф, поблескивающий золотом корешков, и тахта, вся в белых складках пышного одеяла — под ним — темная голова Крис, и плетеный палас на светлом полу, — в уголке под торшером приткнута коробка с крепко спящим безымянным котенком. А еще — просторное окно с тонкими драпировками прозрачной занавеси, по которой вышиты были размытые звездочки дальнего света и плыло зарево по верхнему краю.