— Утром пробки, конечно же. А днем вполне терпимо. Так что прокатимся на машинке, уповая, что нам повезет. Собирайся, я в душ, чтоб совсем огурцом.
— Кота обеспечь, пока он на хозяйстве! — закричала уже через плеск воды, — едой и наоборот опилками. Чтоб мы им и дальше гордились.
Глава 10
Собрались они быстро и Шанелька, погладив безымянного котика, оставила его в коридоре, где постелен был матрасик и выставлены мисочки с горшком, щедро засыпанным опилками.
Ехали уютно, без пробок, мимо проносились то лесные массивы, то промзоны, белели и краснели кубики и шпили домов, иногда ярко сверкала крестом колоколенка на луковице небольшой церкви.
Шанелька смотрела в окно и размышляла о двух безымянных. Написанная девушка, сплетающая в ленты и пояски собственные желания. И маленький кот-найденыш. Устав думать, вздохнула, покусывая губу. На заинтересованный взгляд подруги поделилась сомнениями о том, что пишется.
— Так и оставь, — посоветовала Крис, притормаживая в хвосте колонны грузовиков.
— Без имени?
— Нет. Пусть сказка будет об этом тоже. Пиши о том, что его нет, и жди, вдруг появится. А что до кота… Он теперь наш, мы ответственны, значит, нужно наречь. Придумаем что-нибудь. Как вот с Раскозяем получилось.
— Осталось найти, кого бы обругать, — засмеялась Шанелька, — эдак, с переподвывертом.
У платформы они оставили машину и, как планировали, прошлись, мимо лотошников с семечками и яблоками, заглянули вниз, на рельсы, уходящие между густых дальних сосен к распашному синему небу. И устав от толпы, штурмующей подходящие электрички, снова вернулись в машину.
Крис объехала станцию и машина нырнула под свешенные темные ветки, среди которых сверкали красные и желтые листья осинок и берез. Дорога, сначала асфальтовая, после трех развилок стала грунтовкой, с глубокими колеями, между которыми торчала щетка цветных трав, побитых колесами. По сторонам горели кисти ягод, пурпурные — рябиновые, и калина — яростно-оранжевого цвета. Белыми прочерками в цветной каше светились ровные и кривые березовые стволы.
— У нас травы теряют цвет, еще летом, — задумчиво сказала Шанелька, — становятся, как львиная шкура. Зато зимой светят, особенно на закате, будто их позолотили. Я тут удивлялась, осенью все цветное. Даже какой-то несчастный пустырь, что сорняками зарос, и тот становится драгоценностью. Знаешь, в туман, оно прекрасно. Влажные оттенки, и над ними белая густая пелена, в разрывах вся. Так и кажется, что за ним там еще что-то. Куда нужно попасть.
— Зато ты на море.
— Есть такое, да. Ну и сухие травы, я их тоже люблю. Такая совсем саванна. Желтое, с черными деревьями, под синим небом. А вот всяких речек, озер прудиков, такого конечно, почти нет. Это здесь вот, куда ни сверни, наткнешься.
— Уже наткнулись, — Крис вывернула на широкую заезженную площадку, усыпанную по краям человеческим мусором — обертками, пластиковыми стаканчиками, осколками бутылок.
Одну сторону площадки окаймляла почти черная по контрасту с осенним золотом сосновая роща, и туда уходила, спотыкаясь о мощные корни, натоптанная тропа. По ней и пошли, захватив пакет с бутербродами, перепрыгивая через отполированные пешеходами извивы старых корней.
— Тут не будем, — решительно сказала Крис, обходя краем овальное озеро с тихой водой, красивое издалека, но нещадно замусоренное по берегам, то плоским, с зарослями еще зеленой осоки, то невысоко-обрывистым, с вырубленными в земле парой-тройкой ступенек.
— Кругом хлам, — вздохнула Шанелька, — обидно, места такие.
— Народу много. Даже представить трудно, сколько тут топчется людей на квадратный метр зелени.
Берега и сейчас были усеяны гуляющими, которые сидели на траве, прохаживались по опушкам, кидались мячами и тарелками-фрисби друг в друга и в радостно обалделых собак. Сквозь ровные стволы сосен белели кое-где заборы и глянцевые бока автомобилей.
А Крис углубилась в осинник, по совсем неприметной тропке. И подруги, побалансировав на замшелом бревне, преодолели мокрый овражек и через пять минут быстрого хода вышли к еще одному озерцу, не очень большому, с кривыми, изрезанными заболоченными берегами. Вода тут подступала к самым деревьям, гулять и сидеть было исключительно неудобно, и потому крики и смех остались за рощей, а над водой стояла особая, внутренняя тишина, небольшая, как раз по размерам зеркала тихой воды, прикинула очарованная Шанелька. Она спустилась с неровного берега, держась за какие-то гнутые ветки. И очутилась на пятачке светлого песка, его как раз хватило на две подошвы ее кроссовок. Присела, трогая пальцами воду. В зеленоватой, чуть мутной от прибрежного ила толще, белели выпуклые раковины. Торчал рогоз, забежав в воду по пояс, пушился бывшими початками, теперь напоминающими клочки прозрачной, сверкающей белым ваты. Сонная большая стрекоза зависала над одним стеблем, потом над другим, раздумывая, где бы задремать и не свалиться.