…
— Там было зеркало, у шкафа. Хорошее такое, доброе. Я расчесывалась, а Дима подошел, встал позади. Мы отразились вместе, молча. Будто портрет. И такие красивые оба, как и не мы вовсе. Ты понимаешь?
— Да.
— А потом уже оделись, фонарь там, все такое. И Дима мне говорит, смотри, ничего не забыли? Что еще нужно взять? А я ляпнула, не думая вообще. Зеркало это, говорю. Он кивнул и со стенки его снял. Криси, ну вот ты много знаешь мужиков, что кивнут и снимут? Бровью не повел. Я знаю, у каждой женщины есть, ну, такие штучки, кнопки, нажмешь и она спеклась. Кому-то, наверное, шубу подарить, или в Таиланд отвезти. На самолете. А мне вот — такое. Я могу тыщу раз притворяться, что ой, ха-ха-ха, дура я романтичная. Но от этого ничего не изменится! Все равно буду и буду наступать на эти грабли. Ты помнишь, я рассказывала, как Череп на крышу гаража залез и стал оттуда стихи читать? Мне. Я же тогда повелась именно на такое. Не побоялся, думаю, смешным показаться, к ногам что-то там бросать. Не шубу, а другое. Потом поняла, да ему главное самому покрасоваться, а я только предлог была. Ну, фиг с Черепом. Это я для примера. И вот является некий брутальный мачо, и не моргнув глазом, не волнуясь за свою брутальность, навьючивает на себя дурацкое зеркало полметра на полметра. И доблестно тащит его к обрыву. Чтобы мы, значит, Новый год встретили там втроем. Мачо, новоиспеченная Медам Андерсен и зеркало из подсобки. Да если бы посмеялся, я бы сразу дала задний ход, все равно ведь счастье. Без всякого зеркала. Было бы.
— Пригодилось?
— А? А-а-а…
Шанелька, блестя глазами, рассмеялась, вся в воспоминаниях.
— Представь себе, да!
…
Они выбрались на каменный нос, выдающийся в море, встали там, а зеркало Дима устроил на высоком валуне, выровняв так, чтоб оно отражало смутное свечение нижней воды. И ровно в полночь, неслышно в шуме волн, бахнула пробка, вылетая из темной бутылки. Смеялись, пили шампанское из жестяной кружки, почти наощупь, Шанелька облила рукав пальтишка, потом орали всякое веселое, размахивая бенгальскими огнями, искры срывались, улетая в темноту, гасли, а издалека сверкали другие — от городских фонарей и окон, еле слышно бахал в городе фейерверк, и в море совсем далеко светили крошечные огоньки на невидимых кораблях.
Спрятав кружку в сумку, Дима обхватил Шанельку за плечи, подводя к валуну. Поправил зеркало, и теперь в нем отражались их улыбающиеся лица, подсвеченные фонарем, уложенным на камни, и трепетными искрами бенгальских огней в руках.
— С Новым годом, Нель-Шанель. С новым счастьем.
— С Новым годом, Дима Фуриозо.
Шанелька замолчала, и Крис поспешно подлила ей кофе из стильного кофейничка с лебединым носом. Та подняла на подругу страдающие глаза на лице со странными тенями от низкого света бумажного китайского абажурчика.
— Дальше ты знаешь. Ну, почти все. Кроме вот совсем последнего.
— Угу. Только ты мало со мной говорила, как Дима у тебя появился. Это нормально, я без обид, конечно, времени меньше и внимание теперь на другом. Знаю да. Что он к вам в Керчь наезжал, жил неделями, что-то там починял тебе. Пенсионеры как, убить его не собрались, за то, что возлюбленную их беспомощную Шанельку увел и крантики сам тюнингует?
— Да не. Дядьки нормально. А вот бабушки, да, попервой достали. А что это у вас, Нелечка, вместо прежнего с гитарою нынче новый с машиною? А ты, Нелечка, замуж, что ли вышла? Опять, что ли?
— Так тебя мнение бабок волнует?
Шанелька поставила на скатерть чашку, не отпив.
— Представь себе. И это тоже. И вообще не забегай вперед, пожалуйста. А если и волнует, когда оно совпадает? Понимаешь, я же расслабилась уже, подумала, ну вот!
— Кажется, ты сама забегаешь. Извини.
Крис снова взяла в ладони принца, поднесла к лицу. Тот шевелил усами, придерживая розовыми ручками ее нос, нюхал, ужасно деловитый. Девочки отвлеклись, созерцая суетливые и одновременно мягкие движения.
— Хорошо. Сейчас пойдут цензурные вставки. Короче, весь этот год Олечка, ты помнишь ведь Олечку, она Диме звонила. Вернее, когда он был в Керчи, тюнинговал нам крантики, стоит в кухне с плоскогубцами, смеется, с мамой шутит, она ему там пельмешки варит, Димочке распрекрасному… И тут, опаньки, звонок. Дима все бросает и в другую комнату, к окну. И там бу-бу-бу, бла-бла-бла. Чтоб, значит, я не слышала.