И я познакомился с ее друзьями, которых было великое множество. Среди них были тайпаны, богатые бизнесмены, которых она любила шокировать, затягиваясь сигарой в таких ночных заведениях, как Ciro's и Tower Club, и их жены, тайтаи, среди которых была Бернардина Шолд-Фритц, чей салон объединял китайскую и европейскую интеллигенцию. (Бернардина, глубоко влюбленная в Зау Синмая, позже пожалеет о том вечере, когда она познакомила поэта с Микки). Были и такие бродячие репортеры, как Марта Геллхорн, тоже из Сент-Луиса, которая во время медового месяца с Эрнестом Хемингуэем разыскала Микки, чтобы узнать о его контактах в китайской армии. Были в Китае и иностранные журналисты — так называемая «миссурийская мафия», среди которых Джон Б. Пауэлл, курящий кукурузную трубку редактор «China Weekly Review», и Эдгар Сноу, который отправлялся за мулетером в отдаленные горы провинции Шэньси и возвращался с первыми статьями западного человека, посвященными Мао Цзэдуну и его повстанческой армии.
Самым интригующим из всех был сэр Виктор Сассун, третий баронет Бомбея, который, сфотографировав Микки в обнаженном виде в частной студии в своем пентхаусе, пустил языки, подарив ей пудрово-голубое купе Chevrolet, на котором она могла разъезжать по городу. Сэр Виктор, говоривший на лучшем оксбриджском английском, вел свою родословную от древнего рода сефардских евреев, служивших при дворе вавилонского паши и претендовавших на происхождение от пятого сына царя Давида. В то время как мир погружался в Великую депрессию, он беззастенчиво объезжал самые модные ночные заведения Шанхая в шляпе и фраке, обычно с гвоздикой из собственного сада в лацкане, выглядя при этом как карикатура на мультимиллионера на карточке «Шанс» из «Монополии».
Дружба Микки не ограничивалась Шанхайлендерами[1], привилегированными эмигрантами, которые называли себя естественным правящим классом китайского побережья. Она научилась говорить по-шанхайски, а позже читать и писать по-мандарински; ее различные квартиры стали салонами для китайских писателей и убежищами для коммунистических партизан в бегах. Именно флирт Микки с Зау Синмаем в конечном итоге принес ей связи, которые сделали ее уважаемым биографом ведущей политической династии Китая. И именно их постоянные отношения, спасшие Микки жизнь во время японской оккупации, вполне могли свести Зау в могилу раньше времени.
Теперь, спустя семь лет после моего первого визита в Шанхай, я возвращался с кладбища на окраине города, и мои вопросы о судьбе Зау Синмая все еще оставались без ответа. С моего пластмассового сиденья в пастельно-розовом автобусе на скоростном шоссе Гюйю мне открывался привилегированный вид на новый мегаполис. Хотя мы мчались со скоростью пятьдесят миль в час, стеклянные и бетонные башни продолжали проноситься мимо почти полчаса — квартиры высотой в двадцать, тридцать, сорок этажей, расположенные все более плотно друг к другу по мере приближения к Бунду. Сквозь пелену загрязнения я разглядел на шоссе вывеску Государственной сетевой корпорации, китайской электрокомпании, работающей на угле, на которой синим неоном горела надпись «Чистая энергия на пути к гармоничному будущему».
После остановки у многополосного платного участка мой автобус влился в трассу на верхней площадке надземной дороги Яньань — смелого произведения гражданского строительства, которое одновременно является королевской дорогой в городское прошлое. Мы ехали по маршруту древнего ручья Ян Цзинь Бан, который в тридцатые годы прошлого века назывался авеню Эдуарда VII — французское имя одного из немногих британских королей, угодных шанхайской галльской общине, — и обозначал границу между Международным поселением и Французской концессией. Во время японской оккупации она была переименована в Большую Шанхайскую дорогу, через несколько лет после Второй мировой войны она стала Чжунчжэн-роуд (по китайскому имени лидера националистов Чан Кай-ши). С пятидесятых годов прошлого века она стала Яньаньской дорогой, в честь горного убежища, где Мао Цзэдун укрылся после Длинного марша. Теперь это надземная многополосная скоростная дорога, переплетенная с пешеходными эстакадами, а ночью ее неоновая подсветка отбрасывает холодное голубое сияние на полосы движения на уровне улиц.
Строительство Яньаньской эстакады в девяностых годах прошлого века прорезало исторический центр Шанхая, но некоторые достопримечательности были пощажены. Справа от меня над скоростным шоссе возвышались верхние ярусы здания в форме свадебного торта в стиле нео-барокко. Это был «Великий мир», фантасмагорический развлекательный центр, построенный китайским изобретателем бестселлера для мозга. Во времена своего расцвета он кишел акробатами, фокусниками, иглотерапевтами, сказочниками и певуньями. Именно здесь однажды днем в 1937 году две шрапнельные бомбы упали с поврежденного самолета, убив более тысячи беженцев, которые собрались у здания, чтобы получить рисовый паек, — событие, которое, по мнению некоторых историков, стало настоящим началом Второй мировой войны в Азии.
1
Хотя слово «шанхайцы» используется для обозначения как диалекта, на котором говорят в Шанхае, так и китайских жителей города, с XIX века жители европейского и североамериканского происхождения предпочитают нелицеприятный термин «шанхайцы» — вероятно, из-за того, что он наводит на мысль об островитянах, окруженных огромным морем человечества.