Затем действие разворачивается при дворе Царя Востока, который тоскует по дочери и пытается противостоять интригам царедворцев.
Сказительница ненавидела эту сцену, которая была нужна лишь для того, чтобы зрители поверили в выздоровление Слуги, который теперь мог продолжить путь. Сказительница всеми силами пыталась сдержать раздражение. Она понимала: зритель должен отдохнуть от истории Принцессы и Слуги, но не была уверена, что сейчас его нужно возвращать к Царю Востока. Она пошла на это лишь потому, что данный персонаж был уже знаком публике и его не нужно было снова представлять. И все же Сказительница думала: а если перепрыгнуть в повествовании вперед и перенести главных героев сразу ко двору Царя Запада? Но она прежде никогда не видела, чтобы история совершала прыжки во времени. Она не знала, как потом вернуться к нормальной хронологии. Она думала обо всем этом, как резчик, стоя у куска слоновой кости, размышляет о том, что из него выйдет.
Спектакль шел уже пятый час, но только подбирался к развязке четвертого из своих семи актов, когда в высокогорной расщелине семье, присоединившейся к Принцессе и Слуге в их странствиях, угрожает Обезьяний царь. Слуга должен сделать выбор между долгом хранить и оберегать Принцессу и долгом человека, призывающим его вступить в противоборство со злодеем и постоять за беззащитную семью. Для выражения внутреннего конфликта, происходящего в душе Слуги, был найден самый что ни на есть неожиданный способ: он жонглировал булавами и одновременно пел.
Во время следующей сцены зрители снова повскакивали на ноги, но уже не для того, чтобы рукоплескать или рыдать. А от страха. На сцене появился Лоа Вэй Фэнь.
Никогда прежде им не приходилось видеть того, что продемонстрировал он в роли Обезьяньего царя. Да и не только им. Такого не доводилось видеть еще никому в Срединном царстве. И то, как он прыжком появился на сцене, и то, как мчался по ней, чтобы схватить ребенка, и то, как утащил женщину на вершину горы, — все было совершенно уникальным, той самой точкой, где искусство и реальность сливаются воедино.
Сказительница с изумлением смотрела на юношу. Лоа Вэй Фэнь сделал большие успехи, поднявшись от формы к ощущению содержания. Но то, что он сейчас вытворял, и актерством-то нельзя было назвать. Между актером и его ролью практически не было дистанции. Опасность казалась реальной потому, что она была подлинной. В сотый раз Сказительница пожалела, что не потребовала предоставить ей больше информации об этом странном мальчике-мужчине, когда мать просила включить его в труппу.
Его игра была пугающей, гротесковой и удивительно красивой. Чтобы усилить эффект, Сказительница изъяла все диалоги. Обезьяний царь в исполнении Лоа Вэй Фэня не издавал ни звука, но музыка и неподражаемая убедительность его движений поднимала исполнение на совершенно новый, гораздо более высокий уровень. Опасный уровень, который одновременно притягивал и пугал Сказительницу.
Прислонившись спиной к столбу, она наблюдала развязку сцены. Насилия никто не ожидал, и оно стало тем, что про себя Сказительница определила как «запланированный экспромт». Когда зрители благодушно расслабились, Обезьяний царь совершил внезапный смертоносный прыжок.
От неожиданности Небесный Царь сначала откинулся назад на своем величественном троне, а потом и вовсе вывалился из него. Его ноги соприкоснулись с землей! Девушка, что отвечала за нижнюю часть августейшего туловища, поспешно опустилась на колени и тщательно удалила все комочки грязи, прилипшие к подошвам ее господина. Луна уже была высоко, и звезды раннего лета ярко блестели. «Брат Иисуса» поправил одеяния и, вскарабкавшись на трон, снова уставился на сцену.
Последние дни пути по опаляющей пустыне едва не стоили Принцессе и Слуге жизни. Умирая от жажды, они дважды натыкаются на колодцы, и каждый раз те оказываются высохшими. Спасаясь от обжигающего холода ночной пустыни, они спят обнявшись. Но не только для того, чтобы согреть друг друга своим теплом. Они стали любовниками.
Сказительница была весьма довольна результатом своих трудов. Она потратила немало усилий и расположила события в такой последовательности, чтобы они привели к задуманному результату. Поэтому происходящее на сцене выглядело органично и естественно. Так же естественно, как жест мужчины, открывающего дверь перед женщиной и пропускающего ее первой.