Через год после смерти Макси Ричард пригласил сыновей на обед, который накрыли в большом доме. Кроме них троих за столом сидел только один человек — Лили.
— Прошел ровно год, — начал Ричард.
— Год исполнился вчера, — поправил отца Сайлас.
— Какая разница? — хмыкнул Майло.
— Год или год и один день — все равно это достаточный срок. Дому Хордунов пора выйти из тени, вернуться к жизни.
— Согласен, — сказал Майло.
— Я что-то не заметил, чтобы ты отказывался от радостей жизни, Майло, — заметил Ричард.
— Должен же кто-то нести флаг семьи.
— Довольно. Что у тебя на уме, отец? — спросил Сайлас.
Ричард достал стопку чертежей и разложил их на столе.
— Шанхайский ипподром, — лаконично сообщил он.
— Так вот почему ты никогда не строил на…
— Не знаю, почему я так поступил, Майло, но это казалось мне разумным.
— Отличный способ увековечить память о дяде Макси — ему бы это понравилось, — сказал Сайлас.
— Итак, мы договорились?
Они колдовали над чертежами всю ночь. Только когда за окном стало светать и были обсуждены последние детали, Майло спросил:
— И чем же мы откроем ипподром в честь дяди Макси?
— Разумеется, самыми грандиозными в Азии скачками.
— Одиночными скачками. По одной лошади от каждого дома. Каждый дом вносит пятьдесят тысяч фунтов и выставляет одну лошадь. Победитель получает все.
Только в Шанхае, с его тысячами и тысячами рабочих рук, было возможным построить ипподром с такой невиданной скоростью. По мере того как приближался день скачек, которыми должен был открыться ипподром, город обсуждал предстоящее событие все более бурно. За месяц до открытия Сайлас пришел к отцу на завтрак.
— Сайлас? Чем обязан…
— Мне нужно поговорить с тобой, отец.
— Говори, но сначала дай мне овсянку.
Сайлас положил немного каши в красивую хрустальную чашку и передал ее отцу.
— У меня родилась идея, отец, но, боюсь, тебе она придется не по душе.
— Это связано со скачками?
— Да.
— Ты против того, чтобы их устраивать?
— Нет, отец, я хочу их не меньше, чем ты.
— Так в чем же дело?
— Мы шанхайцы.
— Полностью с тобой согласен. Шанхай — наш дом.
— Вот именно. Мы пришли сюда не просто для того, чтобы насиловать этот город и извлекать из него…
— Покороче, Сайлас, впереди трудный день.
— Я предлагаю сделать скачки открытыми для всех.
Ричард несколько секунд смотрел на сына, а потом сказал:
— Но они и так открыты. Для англичан, для американцев, для немцев…
— А для китайцев?
— Ну, знаешь, это уж слишком! — воскликнул Ричард и, отбросив салфетку, встал из-за стола.
— Что значит «слишком»?
— Послушай, Сайлас, ты можешь проводить с ними сколько угодно времени. Я никогда не возражал против этого.
— Но ты этого не одобряешь.
— Одобрять или не одобрять — не моя забота. Дело в другом. Мы не можем позволить себе общаться на равных с…
— С обезьянами? Ты это хотел сказать, отец?
— Да, с обезьянами! С чертовыми обезьянами!
Сайлас повернулся и увидел красное лицо Паттерсона, который каким-то образом очутился в столовой.
— Я не желаю скакать перед обезьянами, — сказал тот. — И никто на это не согласится. Так что, если хочешь, чтобы скачки состоялись, твоих макак там быть не должно, приятель.
— Видишь, Сайлас? — Ричард положил руку на плечо сына. — Что это будут за скачки — без наездников?
Сайласу показалось, что они стояли так несколько долгих часов. Он не помнил, как вышел из комнаты, и как потом на него накатила ярость.
Ночью накануне скачек Сайлас проскользнул в конюшню Хордунов и подкрался к стойлу, в котором стояла их лучшая кобыла — гордость и надежда семьи. Животное смотрело на незваного гостя с угрозой во взгляде, но Сайлас, не испугавшись, вошел в стойло и сильно ударил жеребца по крупу. Кобыла, поколебавшись, подвинулась в сторону.
— То-то же, — проговорил Сайлас и направился в дальний конец конюшни, где была сложена упряжь. Он взял кожаное седло ручной работы, любимое седло Паттерсона, вытащил из кармана нож и сделал несколько тонких надрезов на подпругах. Поднеся их к свету, он убедился в том, что надрезы никто не заметит, даже если будет их искать. Злость забурлила в нем с новой силой.