— Это вам угощение от вашего «приятеля» и его обезьян, мистер Паттерсон, — прошептал он.
В день скачек стояла холодная и ясная погода. Ветер с востока доносил до маленького цветущего Города-у-Излучины-Реки запах моря. Праздник начался утром. По всему Иностранному сеттльменту и Французской концессии были устроены завтраки с шампанским. Сюзанну удивило то, что клиенты стали прибывать сразу после завтрака.
«Захотелось потешиться перед началом скачек», — думала она.
Цзян приготовилась к встрече ранних посетителей. Ей было известно, что китайцы, хотя и не были допущены на скачки, делали очень крупные ставки и пытались обеспечить себе выигрыш, устраивая по утрам «облака с дождем».
Сам ипподром распахнул двери в десять утра, и сливки английской, американской, французской, немецкой и даже русской общин, наступая друг другу на ноги, проталкивались внутрь шикарного заведения. Они охали и ахали, дивясь царящей там роскоши, и вскоре выстроились в очереди у окошек, где принимались ставки.
К половине одиннадцатого через окошки прошла четверть миллиона английских фунтов, но настоящие ставки делались не здесь. Ричард принял ставки у Перси Сент-Джона Дента и Геркулеса Маккалума, но они и сравниться не могли со ставками Врассунов. А они были уникальными. Их ставки не имели ничего общего с тем, какая из лошадей победит на скачках. Врассуны, имевшие двух лошадей, ставили на то, какая из них опередит другую.
В одиннадцать часов начали работать бары, закрывшиеся накануне ночью, и возбуждение, царившее в городе, а теперь еще и подогретое виски, достигло апогея.
В полдень лошадей наконец вывели на трек, чтобы разогреть их перед соревнованием, и собравшаяся толпа взволнованно зашумела. Шанхай привык ко всему самому-самому: лучшим винам, дорогим шелкам. И вот теперь на скаковой дорожке стояли лошади — лучшие из лучших, результат кропотливой, проводившейся столетиями работы по выведению чистопородных скакунов.
Жокей Врассунов шел рядом с большим белоснежным жеребцом, время от времени давая ему кусочек сахара. Жеребец был на добрых две ладони выше всех остальных лошадей. Врассуны держали этого красавца в своей секретной конюшне, расположенной в местечке Вусун, ниже по реке, поэтому даже знатокам лошадей о нем не было известно практически ничего. Однако теперь все необходимые данные были размещены на открытом для публики стенде. Могучее животное натягивало поводья. Было видно, что ему не терпится пуститься вскачь.
Жокей Дентов посмотрел на мускулистого жеребца Врассунов, потом перевел взгляд на своего серого мерина. Рядом гарцевал выращенный в конюшнях графства Оркни конь Джардин Мэтисонов.
Американскую лошадь формально выставила на скачки фирма «Рассел и компания», но впоследствии ее представитель, мистер Делано, признался: «Мы были только прикрытием. За этой лошадью стояли деньги Джедедаи Олифанта. Религиозные убеждения не позволяют ему заниматься азартными играми, но он был готов скорее умереть, нежели остаться в стороне от скачек, поэтому и нанял нас. А мы с мистером Рузвельтом за скромное вознаграждение выставили от своего имени его кентуккийскую лошадку». И эта лошадь была настоящим чудом: стройная, тонконогая, пожалуй, самая красивая из всех животных, участвующих в скачках.
Последним на трек вышла кобыла Хордунов шоколадного окраса. Она, казалось, боялась своего наездника, отчего тому пришлось спешиться и вести животное в поводу.
В двенадцать тридцать открылся бар ипподрома. В бокалы рекой полилось охлажденное шампанское, а в кассу бара — деньги. Как и в окошки тотализатора, куда к этому часу перетекли уже три четверти миллиона английских фунтов. На стендах перед кличками лошадей появились цифры ставок, сделанных на каждую из них, и очереди у окошек тотализатора увеличились вдвое.
Возглавлял список жеребец Врассунов, на него ставили больше всего. Второй шла американская кобыла, после нее — оставшиеся три лошади.
Наконец ров наполнили водой, и на скаковом круге установили плетеные барьеры. Лошадей увели для последних приготовлений.
День становился жарким, но никому и в голову не приходило уйти с ипподрома. Большие часы отсчитывали последние минуты, оставшиеся до начала скачек, назначенных на час дня.
Сайлас заметил, что в этот день на набережной Бунд он был единственным некитайцем. По другую сторону водной глади раскинулся Пудун. Он никогда не бывал в той части Шанхая, но про нее рассказывали такие истории! Подойдя к уличному торговцу яйцами с разными специями, он купил одно и разговорился с продавцом. Пожилой торговец, приятно удивленный беглым китайским Сайласа, много чего порассказал молодому человеку. Сначала Сайлас перекидывал горячее яйцо с ладони на ладонь, остужая его, потом откусил — так, как его учили, совсем немного, чтобы насыщенный вкус желтка перемешался с острым вкусом посыпанного ароматными специями белка. Он улыбался и впитывал все, что происходило вокруг. Крестьяне, сидя на корточках, толковали о многотрудной жизни; мальчики-рикши прятались от солнца в тени незатейливых тележек; старик сапожник, сидя на земле посреди поношенных женских туфель, приделывал отвалившийся каблук к одной из них; четыре пожилых китайца на противоположной стороне набережной занимались гимнастикой тай чи,[61] в унисон выполняя плавные движения; продавец птиц предлагал прохожим корольков и колибри, прыгавших с жердочки на жердочку в бамбуковых клетках; два молодых человека играли в го, используя вместо доски разлинованную мостовую, а вокруг них стояли зрители, давая игрокам непрошеные советы; женщина несла большой букет цветов, чтобы положить их вдоль порога новой лавки — на удачу; то и дело навстречу попадались мужчины, тащившие на спинах тюки, мебель, клетки с животными, мешки с мусором, ведра с водой, подвешенные на шесты. Мужчины, тащившие на спинах целый мир. Сайлас пропускал все это через себя и улыбался. Это был Шанхай. Его Шанхай. Его дом.