Вскоре от всего цветочного великолепия осталась единственная ярко-красная гортензия, пламеневшая напротив пылающего дома, в том самом месте, где когда-то погиб Майло Хордун. Конфуцианцу цветок казался оскорблением самой природы, и он вознамерился выдернуть его, но в этот момент в высокое здание в двух кварталах от бывшего сада ударила молния. Конфуцианец посмотрел в ту сторону, а когда вновь повернулся к цветку, того уже не было. Он таинственным образом исчез. Конфуцианец пнул землю носком ботинка и выругался про себя.
— Народ вернул себе свой город! — громко объявил он. — Это место, являвшееся символом непристойной власти фань куэй, теперь объявляется парком Ренмин, то есть народным парком, и отныне он навеки принадлежит народу Города-у-Излучины-Реки.
Рабочие и солдаты попытались изобразить радость, но в глубине души чувствовали — только что они уничтожили нечто уникальное, заменив его на очень банальное.
Конфуцианец забрался в автомобиль и приказал шоферу:
— Вези меня в театр!
* * *Музыка меняется. Звучат колокола и ударные. Максимилиан в последний раз проверяет веревки и спускается на сцену вместе с сыном. В зале раздается смех. Неуклюжие попытки Максимилиана быть китайским крестьянином выглядят столь нелепо, что смех перекидывается со зрительного зала на сцену. Максимилиан встречается взглядом со Сказителем, стоящим за кулисами, и одними губами говорит: «Ты заранее знал, что это будет смешно!»
Сказитель кивает и отвечает ему точно так же — без звука, одними губами: «Фань куэй всегда смешны, когда пытаются быть китайцами».
Со стороны музыкантов слышится сдавленное хихиканье, Обезьяний царь отворачивается от публики, давясь от смеха. За кулисами заливается Фон и, чтобы не упасть от смеха, хватается за руку стоящего рядом артиста. Публика подается к сцене.
Лоа Вэй Фэнь ползет вперед по балке и смотрит вниз, на сцену, не отрывая взгляда от Обезьяньего царя. Каким-то образом он знает каждый следующий шаг и жест этого человека.
Обезьяний царь все более агрессивно кружит по сцене, постепенно сужая круги, и наконец ловит Крестьянина и его сына.
Входит Принцесса.
Обезьяний царь запрыгивает на подвесную платформу, пораженный красотой Принцессы.
Крестьянин поворачивается, чтобы бежать, но сын уговаривает его спасти Принцессу.
Принцесса выходит из-под платформы с окровавленной одеждой в руках. Это одежда Слуги.
И вновь только эрху аккомпанирует ее песне. Скорее даже не песне, а воспоминанию. Голосу утраченного. Утраченного безвозвратно. Слезам в океане.
Конфуцианец входит сразу же после того, как песня заканчивается, а публика встает с мест и начинает аплодировать. Едва только аплодисменты затихают, Обезьяний царь спрыгивает вниз, намереваясь напасть на Принцессу. Крестьянин и его сын бросаются вперед. Максимилиан хватает направляющую веревку и пристегивает ее конец к карабину на своем поясе. Затем одной рукой он прижимает к себе сына, а второй берется за веревку, и они взмывают вверх. Обезьяний царь, открыв от удивления рот, глядит на них, а затем ретируется в свое царство кошмаров. Зал взрывается овацией. Максимилиан чувствует, что его сына переполняет радость. Он смотрит вниз и с удивлением видит, что Сказитель не аплодирует вместе с остальными. Он просто стоит ссутулившись и смотрит на Максимилиана и своего внука, которые находятся на высоте в восемь футов над его головой. Что-то не так. Что-то пошло не по плану. Убийца тоже замечает это. Цзян снимает дочку с колен и встает. Грим на лице Сказителя растекается. Из его глаз струятся слезы.
Сцена погружается во тьму. Все замерло. Фон делает шаг вперед.
Музыканты не играют. Зрители начинают ерзать, а потом на сцене начинается какая-то возня. На расстоянии в три фута от первого ряда зрителей слышатся звуки потасовки. Вспыхивает длинный язык пламени. Это настоящий огонь, и он поднимается прямо со сцены.
Публике становится неуютно. Шанхай повидал пожаров на своем веку.
— Прекратите это безобразие, — шипит Мао.
Конфуцианец кивает помощнику. Сказитель задерживает дыхание, делает шаг к огню и подает знак рабочим. Те опускают вторую декорацию, изготовленную Резчиком. Она медленно спускается вниз и наконец занимает почти все пространство авансцены.
Это еще одно огромное лицо. Публика пытается разглядеть его черты, но в свете единственного языка пламени, горящего на сцене, сделать это трудно.
Сказитель бросает взгляд в сторону кулис. Там собираются солдаты. Затем он смотрит вверх, на Максимилиана и сына Цзяо Мин.