Вадим Чекунов
Шанхай. Любовь подонка
И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в желтом Китае
На пагоде пестрой… Висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая легкие, легкие звоны.
— Мне надо п-позвонить… Домой, — говорит Инна и пьяно смотрит на меня. — У тебя есть телефон?
Меня злит, когда она напивается так быстро. Раздражает ее пристрастие к пойлу в жестянках, в которых нет ничего, кроме голимого спирта и химии. Любой идиот это знает, но она уверена, что это все несерьезно: «винтаж» и «ром-кола» благороднее, чем очаковский «джин-тоник», хотя еще год назад хлестала хининовую дрянь каждый день.
— Ты меня напоил… Или отвези меня домой, или дай телефон. У тебя есть мобильник?
У меня нет мобильника. Ни дорогого, ни дешевого. Потому что дешевых мобильников не бывает. У меня нет машины. По той же причине. Я почти никому не звоню, сильно пью и езжу на троллейбусе и метро.
Но у меня есть дом. Крохотная «двушка» на Развилке. Я живу в ней всего месяц. Первый месяц самостоятельной жизни. Бегство от матери, от пейзажа за окном, от пустого отцовского места за столом.
Переезд на место, где расходятся Варшавка с Каширкой, а между ними куда-то на юг тянется ветка железной дороги, виделся мне судьбоносным.
Открытые пути.
Жизненный выбор.
Все по плечу.
Выбор оказался предсказуемым. Все оказалось по одному месту.
Отмечали с коллегами на факультете первое сентября, новый учебный год. Результат — двухнедельный запой, чудом прерванный звонком Инны.
Так и не могу понять — она действительно случайно нашла мои книги и в порыве благородства решила вернуть, или это был всего лишь предлог.
— Нет. Дома есть телефон, обычный. Поехали ко мне, оттуда позвонишь.
Мне самому непонятно, зачем я это ей говорю. Вообще часто не понимаю своих поступков.
Тем более — в отношении жены.
Бывшей жены.
— Наверное, я скоро уеду.
Придвигаю к себе пакет с книгами и смотрю на Инну.
Она делает движение бровями.
Пытаюсь понять — означает ли это «куда?» или простое «ну и?»
— В загранку. Приглашают поработать, по специальности. Сеять разумное и доброе. В общем, в Китай зовут. Я, правда, не знаю… Не отказался пока… Но стремно как-то. Все чужое совсем…
Инна едва заметно усмехается.
— Ты там будешь как Гулливер… А поприличней страны не нашлось? На сколько ты едешь и когда?
— Зимой. Документы оформить, туда-сюда… На один семестр. Летом вернусь. А может, понравится — тогда останусь. Кстати, Китай страна приличная. Просто совсем другая.
Снова усмешка, уже явная:
— Сомневаюсь. Впрочем, может быть. Может быть…
Пальцами она барабанит по пластику стола — я слышу легкие щелчки.
— А я, если все сложится, перееду в Питер. Там проще, и работу предложили хорошую. Не спрашивай, что и как. Пока не срастется, не могу сказать.
Киваю.
И не собирался спрашивать.
Питер, так Питер.
Так даже лучше.
«Дан приказ — ему на запад. Ей — в другую сторону…»
В нашем случае наоборот — мне в другую сторону.
Сидим молча, не глядя друг на друга.
Одно радует — музыку уже выключили. Разговор у нас все равно не клеится, но без музыки — лучше. Как разговаривать, когда она кивает дурацкому «часики тикают — тик-так»?.. Что в ее голове?
Замечал за собой: как только надираюсь, теряю адекватность, и мне начинает нравиться наша попса. Нахожу в строчках глубинный смысл, тонкую душевность и даже подпеваю, пугая соседние столики.
Сейчас я не трезв, но и не пьян настолько, чтобы сожалеть о ночной тишине.
К черту музыку. К черту все…
Попсу она всегда слушает с удовольствием. Ссорились с ней из-за этого не раз, смешно сейчас вспоминать. «Как ты можешь слушать людей, которые издеваются над твоим родным языком?» Один из ответов мне запомнился. «У тебя физиономия и замашки дворового гопника, просто курьезно, когда сквозь это пытается вылезти преподаватель-филолог».
К нашему столику подходит официантка с усталым некрасивым лицом. В руках у нее замызганная тряпка. Прямо перед моими глазами.
Я — такая же тряпка. Мокрая, безвольная, грязная. Мною уже и не вытереть ничего. К чему ни прикоснусь — лишь испачкаю.