Пусть.
Но я хочу попробовать жить по-другому!
Жаль, никто не поможет…
Я задрал голову. Ветер, наконец, расправился с так и не вызревшей тучей, расшвырял ее лохмотья по небосклону. Вечернее солнце заливало кампус мягким закатным светом.
«Nokia» в моей руке коротко пиликнула. Я взглянул на экран.
«От: Ли Мэй».
Сердце — второй раз за сегодня — гулко екнуло.
От волнения не сразу смог разобрать коротенькое сообщение. Прочитал его и шепотом повторил: «Ты забавный!»
Едва сдержался, чтобы не крутануться на месте, не подпрыгнуть на глазах у всего общежития с несуразным криком: «Йессс!».
Медленно выдохнул воздух и негромко сказал: «Да!».
Подставив ветру лицо, я шел домой широким, упругим шагом, всем телом ощущая новизну жизни. В движениях ног и рук, даже в поворотах головы — чувствовал другую, новую энергию, мощную, волнующую и безмерно-радостную.
Я остановился на мостике через ручей. Над городом по-прежнему властвовал ветер. Мне показалось, что я и есть этот ветер.
Я мысленно взлетал над кварталами и видел, как выгибаются парусами развешенные простыни и одеяла, как покачиваются при входе в ресторан красные пузатые фонарики, как распахиваются узкие рамы окон — в похожих на большие казармы домах, и сыплются вниз, звеня, осколки стекол; гнал рябь по мусорным волнам коричневой Хуанпу; взметал ввысь угольную пыль, подхваченную с ползущих по реке длинных барж, и сорванные бейсболки стареньких японцев, семенящих за гидом с желтым флажком в руках; выгибал спицы и вырывал из рук принаряженных барышень цветастые зонтики; слушал, как звонко хлопают рукава и брючины туристов, облепивших борт теплохода, как гудят пролеты телебашни и потрескивают под напором воздуха стекла высоченного Цзиньмао; пролетал над длинным бетонным серпом набережной, мимо памятника круглолицему толстяку-коротышке — первому мэру города; кружил над гранитными стелами памятника героям страны; проносился над российским консульством с трепещущим триколором на куполообразной крыше; врывался в уютный Сад радости; шумя листвой, облетал воздушную крышу чайной посреди маленького озера и огибал «драконьи стены»; вклинивался в теснины Старого города; разгонял бензиновый чад и несся, несся над торговыми улицами, парками, стадионами, трущобами и новостройками — вперед и дальше…
— Особо не обольщайся… — вечером того же дня ухмыльнулся Лас, выслушав мой рассказ о знакомстве.
Мы сидели в уйгурском ресторане.
Коренастый и чернявый мужик в белой тюбетейке готовил лапшу у входа. Подкидывал вверх толстый жгут теста, растягивал его и со всего маху шлепал на стол. По узкому залу сновали с подносами две непонятного возраста уйгурки в цветастых платках.
Лас жевал баранину и поглядывал на меня бездушным взглядом сквозь круглые линзы очков. Линзы поблескивали тускло и холодно, точно военная оптика.
— Скорее всего, чтобы просто попрактиковаться в английском.
Пухлые губы Ласа блестели от бараньего жира.
Я представил его тыловым фрицем в русской деревне — воображение услужливо вложило мне в руки вилы, ощутил ладонями черенок и увидел побелевшие от заточки и работы острия, почему-то с комками навоза и сена ближе к основанию. И даже услышал хруст и стук — это вилы проткнули оккупанта, пригвоздили его к бревенчатой стене. Губы фашиста разъяло гримасой обиды и боли, обвело кровавыми пузырями… «Ужо не забалуешь!..» — деловитым баском произнес проснувшийся во мне партизан.
— С тобой все в порядке?.. — на секунду перестав жевать, вдруг спросил Лас.
Я повертел сигаретную пачку.
— Да, все нормально.
Лас разлил по стаканам пиво.
— У человека, который влюбляется в китаянку, не может быть все нормально. Я бы на твоем месте узнал, что ей от тебя надо. Есть у меня на этот счет кое-какие мысли…
老外
Заморский черт
…Мысли мои вяло, и лениво переливаются, плывут, точно радуга бензина по городской реке. Воспоминания, образы, оттенки — искажаются, размываются, их уносит вода.
Я возвращаюсь в настоящее. В похмелье и духоту улицы-рынка.
Прямо по проезжей части шаркает худющий коричневый дед в одних лишь линялых трусах. Дед разглядывает меня. Прикладываю руку к голове на манер воинского приветствия. Дед останавливается. Беззвучно шевелит губами. Наверное, материт меня. Или здоровается.
В небольшом магазинчике-шандяне беру три холодных бутылки пива «Циндао» и пачку «Шанхая».
На пиво в магазинах спрос небольшой. Совсем непопулярный напиток, даже в такую жару: изгоем ютится на нижней полке холодильника. Набор в этом магазине невелик — «Циндао», «Сантори» и «Будвайзер». Бывает еще и «Харбин», но сегодня почему-то его нет. Все остальное пространство холодильника забито чаями и колами.