Щербатый бетон набережной, грязно-зеленая, в перьях бензиновых разводов вода. Ржавая до невообразимости баржа медленно заползает под мост. По второму, дальнему мосту, проносится поезд наземного метро. Пахнет протухшей мочалкой, дегтярным мылом и мочой.
Тут, у речки, место моей боевой славы. Отличился месяц назад.
Брел куда-то, в такую же жару. В кармане тоскливо лежали два юаня. Я мучительно соображал, как бы на них выпить пива. Не получалось никак: три юаня бутылка, минимум. В мозгу полудохло плескались различные варианты, сценки из «Двенадцати стульев», гордое нищенство Остапа, с криками «Дэнги давай! Давай дэнги, я тебэ гаварю!» вслед туристам, бессмертное «Мосье, же неманж па сис жур...» несчастного Кисы Воробьянинова... Похмелиться было нужно отчаянно, так что Будда все же услышал мою скрытую мольбу: из кармана, спешившего в школу толстого пионера, вывалился юань, звякнул, подпрыгнул и покатился по асфальту. Обогнув мусорную кучу, завертелся возле сливной решетки...
Еще было много местных, из уличных продавцов, кто заметил. Я не ожидал, что все ринутся.
Но мне было нужнее.
Шанхай приучает к двум вещам. К южному разморено-ленивому состоянию и, одновременно, к быстроте реакций — броску в сторону нужных тебе объектов. Замешкаешься, начнешь щелкать клювом — в пойманное тобой такси усядется кто-нибудь другой, а на свободное место в автобусе плюхнутся сразу двое. Не приготовишься к выходу из вагона метро — и едва откроются двери, толпа с платформы впихнет тебя обратно...
Ждать и уступать тут просто не принято — надо жить самому.
В споре за юань победила спортивная сноровка.
Пива тогда я все же выпил.
По-хозяйски располагаюсь на парапете. Слева пачка сигарет, справа бутылка, сам в центре композиции. Локти на горячем бетоне, рожа потная и, наверняка, красная. Болит сердце.
Когда-нибудь меня тут хватит инфаркт. Если умру, отправят ли мое бренное тело в Москву, или в целях экономии места и веса, сначала кремируют? Топлива на меня уйдет побольше, чем на среднего китайца. И как станут отправлять — в пакете, урне, коробке? Почтой, или просто с оказией?
В моем контракте об этом ничего не сказано.
Хорошо, если меня тут просто прирежут. Как у Есенина — в кабацкой драке, под сердце финский нож... Мать уже вряд ли станет выходить в шушуне на дорогу…
Но меня не убьют в Шанхае, разве что сам попаду под автобус или свалюсь с моста: здесь безопасней, чем в Артеке во времена моего пионерства. Ночью можно идти через город, по самым диким трущобам и пустым улицам. Не окликнут, не окружат, не зайдут сзади. Не тормознет автомобиль с мигалкой, не будут вглядываться в тебя из-под козырька фуражки пустые жестяные глаза. Здесь не заложат в подвал гексоген. Смешно вспоминать, как в том далеком московском сентябре, после взрыва на Каширке, я дежурил с мужиками-соседями у подъезда и спал на кровати одетым, на случай повторной беды.
Мама может быть спокойна. Когда я звонил ей последний раз? Или писал?..
Не помню.
Я смотрю на воду, на мелкий мусор возле бетонной стены. Щурю глаза и смахиваю капли пота с бровей.
Мог ли я подумать, что проживу в Шанхае столько лет... Не год и не два. Что вообще окажусь тут...
Лезу в карман за телефоном. Мне никто не звонит, кроме случайных китайцев. Я тоже никому не звоню. Но телефон я всегда держу включенным и вовремя заряжаю. Там, под обшарпанным пластиком, хранятся важные сообщения. Все они — от Ли Мэй. Я часто читаю их подряд. Иногда выбираю одно и смотрю, когда его получил. Двенадцать цифр — месяц, число, год и время. Стараюсь припомнить в деталях каждый из дней, каждый момент.
Для меня это не просто цифры, буквы...
焦虑
Тоска
...Цифры, буквы и черточки иероглифов на кнопках моей «ноклы» сильно затерлись, но я научился писать смски не глядя. Рисовать из скобок цветочки и смайлики. Постиг все азы смс-романа. Когда встречаешься с китаянкой, этого не избежать. Может, и не только с китаянкой. Но в России у меня не было мобильника, и я до сих пор не написал ни одного сообщения по-русски.
С Ли Мэй мы переписывались всю неделю. Обычные фразы, простые вопросы — и радость ожидания ответа.
«Как дела?» — «Где ты, что делаешь?» — «Извини, что не сразу ответила. Была на уроке физкультуры».
Ее занятия — на старом кампусе. Что она делала на уроке? Наверное, играла в баскетбол. Подпрыгивала, вытягивалась гибким телом, бросала мяч... Или легко бежала по темно-красной дорожке, уверенная, быстрая, встряхивая челкой и собранными в хвост волосами... В ряду однокурсниц повторяла за лаоши медленные движения китайской гимнастики... Я в это время скучал за много километров от города, далеко от нее, на огромном, продуваемом ветрами новом кампусе.
Пиликнул телефон...
«Как твоя работа? Как студенты?» — «Ленивые, как всегда…» — «Ха-ха, я тоже такая!» — «Нет…» — «Почему?» — «Ты красивая. И умная...»
Пауза.
Что и говорить... Комплимент не слишком цветистый. Но ведь это — смс. И чужой язык.
Не отвечает.
Вспомнил, как смутилась она в прошлый раз. Все ли я делаю правильно?..
Пришло сообщение: «Спасибо».
Перевел дух. Улыбнулся.
Принялся разглядывать незатейливый пейзаж. Я сидел в беседке, под типичной китайской крышей. Сидел и ждал автобуса, от университета до города. Недавно высаженный бамбук полукольцом окружал беседку. Зеленые живые удочки шелестели редкими листьями. Недостроенный корпус библиотеки, закрытый сеткой цвета хаки, возвышался над кампусом. По самой верхотуре, едва заметные, передвигались по лесам рабочие в оранжевых касках. Медленно ползла стрела строительного крана, сверкали на солнце стекла кабины.
Справа от меня тянулись учебные корпуса, длинные, четырехэтажные. Многие окна были распахнуты, внутри аудиторий виднелись лопасти вентиляторов.
Жарко.
Принялись писать друг другу всякие глупости о погоде.
«Завтра по прогнозу дождь, не забудь взять зонтик!» — «Спасибо, заботливая мама!» — «Ха-ха-ха, ты смешной!..»
Внезапный толчок памяти, болезненный и ненужный.
Инна тоже когда-то говорила мне такие же слова. Я не помню уже, когда. Помню лишь смех, блеск губ, веселый прищур глаз: «Ты смешной! С тобой хорошо». Затемнение. Чья-то рука встряхнула стекляшки калейдоскопа. Что изменилось? Ничего не добавилось, не убыло. Те же герои, тот же антураж. Просто сложилась другая картинка. Сжатые в ухмылке губы, суженные глаза. Говорит нарочито четко, как учительница: «Ты — жалок. Ты жалок и смешон».
«Я смешной человек... — ответил ей тогда непослушным языком. — Я знаю сам, что я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны? Смейся надо мной, смейся в глаза!..»
Огонек тревоги и опасения во взгляде. Рябь неуверенности. Она сбита с толку, не понимает.
Вошел в роль: «Но разломать грудь у смешного человека, вырвать сердце, бросить под ноги и растоптать его! Как мне жить!»
К ней быстро вернулось отчуждение. Усмехнулась: «Специально заучивал? По книге? Или по фильму?»
Помолчала. И хлестко, как тряпкой по лицу: «Ты не только хреновый муж и никакой писатель. Ты еще и артист бездарный».
Может, тогда я и решился ее убить. Пистолета не было — не царский режим. Был нож из рессоры.
Впрочем, даже никчемный Карандышев оказался тверже, целостней, правдивей. Моя Инна досталась другому...
...Провел рукой по щеке.
Так не пойдет.
— Прошлого больше нет. Забудь о нем, — сказал вслух.
Это всего лишь вирус. Живучий вирус, пытающийся состряпать в моей голове конфликт программ.
Этому не бывать. У меня новая жизнь.
Набрал текст. Нерешительно коснулся клавиши «отправить». Убрал палец, перечитал написанное: «Встретимся сегодня? Поужинаем?»
Обычные невинные вопросы... Пятница, почему бы и нет.
На выдохе, как стрелок на спуск, нажал «отправить». Замирая, наблюдал за мигающей стрелкой на дисплее. Сотни тысяч сообщений невидимыми сигналами сновали вокруг, но лишь пара из них была важной.
Я спрятал телефон в карман, повертел в пальцах зажигалку, прикурил, встал и прошелся по беседке. Едва не выронил сигарету, когда телефон заорал свою песню. Не вытащил — выхватил его из кармана: