С трудом удержал на лице прежнее выражение.
— Нет.
За пару секунд я все понял насчет «сохранить лицо», а ведь Лас давно уже пытался мне втолковать — связано это почти всегда с ложью, а не с честью.
— Ты обещал. Обещал, если полюбишь другую, — сказать мне об этом.
Вот здесь можно и не врать.
— Я вовсе не люблю ее.
Слезы. Темные глаза, полные слез. Секунда — и потекли по щекам.
— Прости, прости меня...
Я пытался прижать ее голову к себе, вытереть щеки, поцеловать.
— Прости меня...
— Я так и поняла. Не знаю, почему... Не поняла даже, а просто почувствовала.
— Я не люблю ее.
— Кто она?
— Моя бывшая жена.
— Ты уйдешь к ней, — медленно, с испугавшим меня спокойствием — я не мог понять, настоящим или показным — произнесла она.
— Нет.
— Да. Вернешься. Потому что тебе с ней легче. Она — из твоей родной страны. Ты ее давно знаешь. Говоришь с нею на своем языке. Это очень важно, на своем языке можно выразить себя намного полнее. Она старше меня, значит — умнее. Не сомневаюсь, что красавица — ты бы не стал жениться на обычной. На такой, как я...
— Ерунду ты говоришь. Ерунду. Я люблю только тебя. И мне неважно, из какой ты страны. Неважно, на каком языке общаться с тобой. Что за чушь... У любви один язык.
Последняя фраза самому показалась убогой, как букет пластмассовых цветов в забегаловке. Нестерпимо-лживой. Еще прошлой ночью я был с другой женщиной.
— Я пообещал быть ее гидом. Она хочет съездить на Хайнань. Потом уедет в Россию. Мы даже там живем в разных городах. У нас нет ничего общего.
— Когда вы поедете?
— Через неделю примерно.
— Ты успеешь вернуться? Надо будет поехать девятого мая.
— Успею. Вернусь пораньше. А перед нашей поездкой — пойдем в ресторан. Русский ресторан. Будет большой русский праздник.
— Какой?
— День Победы. Заодно посмотришь, бедные ли мы люди.
— Надо будет рано утром ехать. Не успеем.
И снова заплакала.
— Ты мужчина... Тебе наверняка захочется... делать с нею любовь...
— Успокойся. Мы, русские, не любим это выражение. Любовь нельзя делать. Можно любить или не любить.
— А трахаться? — спросила с вызовом, шмыгнув носом.
— Мне нужна только ты. Потому что я люблю тебя. Иди ко мне.
Я расстегнул пуговицу на ее рубашке. Вторую...
— Что ты делаешь... Мне надо идти сейчас... еще два занятия...
Тонкая льняная ткань была в следах от слез — повсюду маленькие влажные пятна...
忧愁
Тоска
...Влажные пятна оставались на красном пластике всякий раз, когда я поднимал стакан с безвкусным, водянистым пивом.
Мы сидели под зонтиком на площади неподалеку от нашего отеля. Площадь окружали здания торгового комплекса, среди них выделялся супермаркет — круглый, трехэтажный, похожий на свадебный торт.
Идея совместной поездки на Хайнань оказалась не самой удачной. Хотя «удача» — слово для изначально ненужного поступка неверное. Какой удачи я мог ожидать...
Пьющему человеку трезвые люди утомительны. Не вписываются они в его мирок. И если к трезвым прохожим я относился терпимо, лишь иногда раздражаясь на их бестолковое самодовольство, то с Инной было тяжелее. Ее взгляд, мельком брошенный на очередное мое пиво; рассеянное внимание на лице, когда объясняешь что-то очень важное; показная холодность, когда удачно и задорно шутишь; плохо скрытая злость, когда отлучаешься в туалет или просто ссышь, отойдя к придорожным кустам… — все это выводило из себя.
Еще в Шанхае.
Прогулки по городу тяготили меня.
В который раз спрашиваю себя, действительно ли я хотел снова увидеть Инну, когда читал ее первое письмо?
Еще как!
Вспоминал свои сомнения в аэропорту. А не развернуться ли и не уехать?..
Как в странной притче о китайском отшельнике, что жил на берегу реки. Лунной ночью он неожиданно захотел навестить своего друга, такого же отшельника, жившего где-то далеко в верховьях. Желание увидеть друга было столь сильным, что он, не раздумывая, сел в лодку и пустился в путь. Плыл против течения — всю ночь и весь день. К вечеру, уже выбившись из сил, увидел, наконец, дом, к которому так стремился. Подплыл к берегу, собираясь причалить. И вдруг понял — желание повидаться угасает, исчезает, теряет искренность. Развернул лодку и поплыл обратно.
Я не переставал завидовать мудрости этого китайца с самого момента Инкиного приезда. Она удивительно быстро освоилась с городом, за пару дней всего. На архитектуру ей было решительно плевать: «Я хоть и в строительной фирме работаю, но поверь, далека от всего этого. А вот вещи посмотрела бы, только фирменные, конечно». Непроизвольный взгляд на мои безразмерные, беспородные и почти бесцветные джинсы и футболку.
Ну что же, тогда — в центр. Все дороги ведут туда.
Меня не покидало ощущение «ненастоящести». Будто весь этот городской антураж — высоченные зеркальные дома, грязные бетонные лачуги, гигантские магазины, крохотные, без фронтальных стен, лавки и забегаловки, тесные и вечно сырые переулки, широкие проспекты, легкая, будто летящая дорога надземки, парки, рестораны, набережная, телебашня — все это было наспех выполненной декорацией. А мы — не артисты даже, но случайные люди — ходили меж раскрашенных кусков фанеры, время от времени пытаясь подражать театральной игре. Получалось фанерно, плоско, убого-аляповато.
Инна уставала, пройдя пару кварталов, и жаловалась, что негде присесть отдохнуть. Останавливалась без предупреждения и рывком вклинивалась в забитый народом магазин, где была очередная распродажа.
Всего за несколько часов я превратился из гида, что водит гостей по городу, в понукаемое ведомое существо — прицеп к Инне.
«Нужно купить сувениров — по работе и друзьям, — оправдывалась она, увлекая меня за собой по клокочущей людским месивом улице. — Потерпи еще немного. Лучше я сразу все куплю, а потом спокойно погуляем, ладно?»
«Слушай, давай я тебе завтра привезу целый мешок — и палочки, и подвески, и статуэтки Будд, и монетки старинные, правда, поддельные... и даже магнитиков на холодильник!»
«Спасибо. Ты не обижайся, но я давно привыкла выбирать сама. Потом — экзотика такая, можно поторговаться. Я умею. Вот смотри...»
Выудила из лотка каменную черепашку: «Хау мач?»
Продавец, сонный крестьянин с лицом, по форме и цвету, неотличимым от прошлогодней картофелины, показал два грязных пальца, затем скрестил оба указательных, пару раз пристукнув ими друг о друга для убедительности.
Инна обернулась на меня: «Это сколько?»
«Двадцать».
«Дорого. Давай за десять! — Растопырила перед ним пальцы. — Тэн!»
Продавец снова скрестил пальцы, потом показал пятерню.
«Пятнадцать, — перевел я с языка жестов. — Хочешь, научу тебя? Удобно, да и прикольно».
«Нет уж. Пусть по-человечески учатся понимать. Ноу! Тэн!»
Какого черта, спрашивал я себя... Какого, на хрен, черта...
И эта поездка...
Она не стоила и одного дня, проведенного с Ли Мэй.
Солнце, пальмы, горячий песок, ленивый плеск воды, невысокие зеленые горы, жарко-сонный, неторопливый ритм курорта — все это меркло, едва я вспоминал о своем Цветочке.
Я пообещал себе вернуться сюда с Ли Мэй.
Мы будем лежать на пляже — конечно, под зонтиком, ведь она так ценит белизну своей кожи. Будем купаться в искрящейся солнцем лазурной воде — я ведь обещал научить Ли Мэй плавать. Буду придерживать ее, подбадривать, смеяться...
…Как тогда, в аквапарке. Едва уговорил ее поехать.
— Я совсем не умею плавать, — испуганно сказала она. — У меня даже нет купальника.
— Ерунда. Там сотни людей не умеют плавать, просто плещутся в воде. Поверь, утонуть в аквапарке непросто, да тебе и не дадут — все под контролем. И потом — ты же будешь со мной. Ты что, даже в бассейне никогда не была?
— Нет. Ведь моя стихия — Огонь, не Вода. И потом, папа говорит, там нечисто. Многие люди, они... Ну, знаешь... делают там...