Тут она позволяла себе плакать, упиваться собственными эмоциями, чувствовать тот пробирающий до костей холод и плескаться в собственной душевной темноте. Её душа выглядела, как старый заброшенный лесничий домик. В этом домике не было никого живого — повсюду было разбросано отчаяние, всё время шли дожди сожаления к самой себе, а стены самого домика были покрыты плесенью боли, что проникала всё глубже и глубже. Вокруг домика были разбросаны гниющие трупы надежд и несбывшихся мечт.
Октябрь был холодным и уж точно не приветливым. Гермиона сидела на Астрономической башне, наблюдая за порывистым дождём и кружащими над ней птичками. Слезы были такими горячими, что оставляли ожоги на бледной коже, смывая все остатки былых чар красоты. Девушка вспоминала, как раньше любила такие вечера, до Войны. Обычно она брала побольше книг или принималась за очередное письмо для своих родителей, рассказывая им о школьных буднях. Теперь все это не имело значение. Книги не помогали забыться, а писать было некому.
Родители были далеко, в безопасности…. И без воспоминаний о ней. Они не знали, кто такая Гермиона Джин Грейнджер. Больше не знали. И она не могла этого изменить, не в её силах это было. Она так сильно гналась за желанием их уберечь и спасти, что не заметила обрыв перед собой.
Гермиона никогда не замечала возникающие пропасти на её пути. Попросту не видела их и каждый раз с треском летела вниз. Беспокоилась за Гарри с Роном, пыталась оградить родителей от Войны, ставила на кон все… И что теперь осталось у неё?
Гриффиндорка никого не винила в случившемся. Никого, кроме себя. Если бы ей снова пришлось это пережить, она не изменила бы ни одного своего выбора и поступила бы также. Снова.
Дождь усиливался с каждой минутой, а порывы ветра становились все сильнее. Вечер окружал девушку уютной темнотой и погружал все глубже в себя, не вмешиваясь в ее душевный монолог. И только шум, который стал доноситься до Гермионы, вернул в реальность. Она аккуратно обернулась и увидела приближающийся к ней силуэт.
Черт подери, кого принесло сюда в такое время?
Гермиона точно не знала, сколько просидела тут, но точно знала, что уже давно был отбой. Силуэт приближался к гриффиндорке, и это заставило её напрячься. Дыхание стало тише, а сердцебиение громче. Еще пару шагов — Гермиона заметила платиновый отблеск волос нежданного гостя в темноте — и все сомнения развеялись. Легким движением палочки девушка заставила птиц исчезнуть, а на себя наложила дезиллюминационные чары. Малфой показался перед ней через мгновение.
Он подошел ближе и остановился в нескольких шагах от неё. Гриффиндорка на секунду испугалась, что Малфой мог её заметить. Но он просто остановился, смотря в темноту. В руках у него была бутылка огневиски. Выглядел он откровенно плохо. Не то, чтобы хуже, чем она сама. Но, казалось, его аристократическая бледность превратилась в призрачную, а радужки глаз слились с темнотой вокруг. Он поднес к губам бутылку с выпивкой и сделал довольно большой глоток, но ни одна мышца на его лице даже не дрогнула от выпитого, будто бы это был обычный тыквенный сок.
Ещё минута, и ещё. Она просто наблюдала за ним, пытаясь высмотреть что-то в давно знакомом ей лице. Гермиона знала этого мальчика уже не первый год, видела, как он менялся, как менялись черты его лица. Не упускала и те моменты, в которые отмечала для себя, как он изменился за лето. Это не было увлеченностью или чем-то подобным, просто наблюдение.
И сейчас она видела перед собой взрослого парня, который пережил Войну.
Его лицо не выдавало никаких эмоций, словно он был статуей. Только вот Гермиона видела в его глазах то, что видела в своих каждое утро. Испепеляющую боль одиночества, горечь потерь и безысходность. Гриффиндорка никогда не пыталась понять Малфоя, всё их общение заканчивалось в коридорах во время межфакультетских стычек. Он был первым человеком, который примерил на неё прозвище «грязнокровка», довел до самой первой настоящей истерики и посеял в её душе чувство ненависти. А сейчас ей хватило просто одного взгляда в его потемневшие глаза, чтобы прочитать его, вывернуть его душу.
Малфой простоял еще около двадцати минут на башне и ушел, оставив Гермиону одну. Вряд ли он мог представить, что разделил с ней своё одиночество, раскрыл свою душу, своё нутро. На секунду Гермионе даже показалось, что ей полегчало. Она разделила этот вечер с кем-то, кто не пытался с ней заговорить, а просто молчал. И в этой тишине было что-то необходимое, что-то комфортное.
Дождь прекратился, ветер стих, а тучи приоткрыли взору звёздное небо. Девушка поднялась и направилась в гостиную Гриффиндора. Время уже близилось к рассвету.
========== 2 ==========
Малфой начал приходить на Астрономическую башню всё чаще, а Гермиона не помнила, когда последний раз выпускала птичек и не находилась под дезиллюминационными чарами. Она нашла какую-то отдушину в этих вечерах. Они сидели тут, вдвоем, и просто молчали. Каждый думал о своём, развлекая своих внутренних демонов. Дни стремительно сменяли друг друга, унося последнее осеннее тепло, но Гермионе было тепло тут, на Астрономической башне, рядом с Малфоем, в полном молчании. Она чувствовала исходящий от него терпкий запах огневиски в перемешку с мятой и сигаретным дымом. За эти недели она до мелочей изучила его лицо, рассмотрела каждый сантиметр его мантии.
Только возле Малфоя она прекращала думать о себе, переставая испытывать это навязчивое чувство жалости. Теперь она думала о нём, пытаясь понять, что его тревожит, что не даёт спать по ночам. Теперь она жалела его. И так было проще, Гермиона так привыкла. Думать о ком-то другом, пытаться помочь кому-то другому. Так было правильно.
— Тебе следовало бы надеть что-то потеплее, если ты собираешься тут сидеть, пока я не уйду, — голос Малфоя был устрашающе тихим. — Ночи стали холоднее.
Грейнджер напряглась, а сердцебиение начало эхом разноситься в ушах.
— Ты правда думала, что я не почувствую твое присутствие? Дезиллюминационные чары, так примитивно. Могла занять у своего дружка мантию-невидимку, пользы было бы больше, — продолжал Малфой, но теперь уже насмехаясь над ней. — Так что, Грейнджер, покажешься? Где же твоя гриффиндорская смелость?
Она не ответила, а просто взмахнула палочкой, разрушая скрывающие чары. Они сидели в нескольких сантиметрах друг от друга. Непростительно близко. Казалось, что Гермиона могла слышать не только своё, но и его сердцебиение. Почему-то под чарами ей такая близость не казалась пугающей, но теперь её тело начало подрагивать. Это стало казаться чем-то слишком интимным.
— На Гриффиндоре манерам не учат, Грейнджер? Или отвечать Пожирателю смерти не в принципах Героини Войны? — последние слова прозвучали как издевка.
— Бывшему Пожирателю смерти, — отрезала Гермиона.
Ей не хотелось ему отвечать, не хотелось прерывать такое правильное молчание. Это сразу отрезвляло сознание, возвращало к реальности. Гермиона даже не почувствовала, как по щекам начали скатываться слезы, они больше не обжигали её. Она не заметила, как за мгновение несколько слезинок превратились в настоящую истерику.
Она поджала к себе колени и начала плакать, горько и громко. Последние недели она не позволяла эмоциям взять верх, она находила своё спокойствие в этих вечерах на Астрономической башне, и теперь это спокойствие разрушили.
Гермиона не могла сама себе в голове объяснить, что с ней сейчас происходило. Малфой не сказал ей ничего такого, что могло задеть или обидеть. Впервые за все годы он не сказал ничего ядовитого, но ей и не требовалось. Со слезами исчезли все чары красоты, раскрывая её настоящий внешний вид. За своими слезами она и не заметила, как Малфой дрогнул при взгляде на неё.
Ему хватило только одного взгляда на девушку, чтобы из него выветрился весь огневиски. Даже в кромешной темноте он увидел, во что превратилась Грейнджер, и к горлу подкатило навязчивое чувство тошноты.