Её и без того мешковатый джемпер стал на несколько размеров больше, джинсы перестали обтягивать ноги, а волосы потускнели. Малфой теперь видел перед собой жалкое подобие той зубрилы и всезнайки, которую знал не один год. Её пальцы, обнимающие саму себя, стали в два раза тоньше, а кожа мертвецки бледной. Гриффиндорское маленькое тельце дрожало то ли от холода, то ли от накатившей истерики. Он не знал, что ему делать: попытаться её успокоить или просто уйти.
Он пришёл впервые на Астрономическую башню несколько недель назад и заметил её, заметил, как она применила скрывающие чары. Но ему не было дела. Он молчал и она молчала. Лишь изредка он слышал её тяжелое дыхание. Малфой не пытался с ней заговорить, ему это было не нужно, ему нужно было спокойствие. И вот сейчас она пронеслась ураганом своими слезами по этому спокойствию.
Что-то глубоко внутри подсказывало Малфою, что ему стоит попытаться успокоить её, заговорить с ней, но он ушел. Просто молча, ушел.
***
— Мама, папа! Нам нужно бежать! Нужно бежать! — Гермиона кричала, хватая своих родителей за руки.
— Не так быстро, грязнокровка! Авада Кедавра! — обезумевший голос Лестрейндж раздался где-то за спиной гриффиндорки.
Зеленый луч, вырвавшийся из палочки Беллы, и перед Гермионой два бездыханных тела…
Она снова проснулась от собственных криков. Тело било крупной дрожью, а волосы прилипли к влажным щекам. Это был очередной кошмар. Нащупав в темноте свою волшебную палочку, Гермиона разрушила заглушающие чары и направилась в ванную комнату.
Она снова начала ночевать в гриффиндорской спальне после истерики на Астрономической башне. Тогда Гермиона проплакала до утра, искусав в кровь губы и расцарапав себе руки. Прошло несколько дней, а кровавые ссадины до сих пор украшали её предплечья. Но убирать их Гермионе не хотелось, пока болели они — не болела душа.
Эта мысль глубоко засела в голове девушки. К ней пришло осознание, что физические увечья отвлекают её от душевных. Это было так глупо, что ей показалось, что она начала сходить с ума. Калечить себя, чтобы перестать плакать.
Гермиона крепче сжала древко в своей руке и направила его себе в область солнечного сплетения.
— Эверте Статум.
В этот момент девушку с силой откинуло в сторону зеркал. Зеркала с раскатистым шумом разбились, впиваясь мелкими осколками в ее кожу. На белой ночной рубашке начали проявляться темно-красные подтеки, а кровавые струйки начали вытекать из-под тела. Гермиона была не в силах пошевелиться, наслаждаясь каждым мгновением. Десятки осколков резали её плоть, оставляя раны на бледном теле. Оглушающая терпкая боль разносилась по телу, оставляя металлический привкус крови на губах. На лице Гермионы появилась слабая ухмылка. Не найдя в себе сил привстать, она рухнула всем телом в осколки, упиваясь этой болью.
Краем глаз она заметила, как в ванную ворвалось несколько ее соседок, но сознание уже покидало ее. Она проваливалась в темноту, но та больше не пугала, а дарила какое-то умиротворение, уют и спокойствие. Гермиона перестала ощущать это спокойствия без Малфоя. Казалось, что в тот вечер, когда он ушел, то он забрал его с собой. Спорить со своими мыслями ей не хотелось, она приняла то, что Малфой стал её тихой гаванью, как бы абсурдно это не звучало. Человек, отравляющий жизнь на протяжении многих лет, подарил ей желанное спокойствие, сам того и не подозревая.
Гарри, Рон, Джинни. Каждый из них считал, что вылечиться от Войны можно только с помощью любви, дружбы и семьи. Но Гермиона не поддавалась традиционным методам лечения, её не исцеляла светлая магия этих чувств. Война высосала из девушки весь свет, отрезала от привычных ценностей, всучив ей вместо этого померкший душевный мир. Глубоко в ней начало прорастать желание к чему-то темному, неизведанному. Гермиона перестала верить в силы света и добра, они не давали ей ответа ни на один вопрос.
Она пыталась помочь своим родителям, хотела вернуть свою жизнь в первозданный вид, перелопатила сотни книг. Но ни одна чертова книга, которая яростно возвышала светлую магию, не давала ей шанса. Все колдуны или ведьмы твердили Гермионе, что ничего изменить нельзя, что Обливиэйт не имеет обратной силы. И только в конце лета, перед Хогвартсом, девушка наткнулась на книгу, которая говорила о обратном.
Это была книга темной магии Морганы Ле Фэй. Гермиона потратила далеко не один день на перевод некоторых заклятий, но это позволило убедиться в том, что Обливиэйт можно обратить. Только вот цена была слишком высока. Её душа. Применив магию такой силы, девушка раздробила бы свою душу, пропустив её через мясорубку. Это не шло ни в какое сравнение с применением тех же самых Непростительных. Гарри и Рон были первыми, кому она рассказала об этой книге, о её шансе на удачу. Гермиона надеялась на поддержку своих друзей, но получила сильную пощечину по своим ожиданиям, когда те чуть ли не закатили скандал, после того, как услышали идею девушки.
Ещё несколько раз она пыталась поговорить с ними, но все эти разговоры заканчивались одинаково. Они повторяли ей, что это будет ошибкой, если она решится на такое безумие. И ей надоело. Гермиона спрятала книгу глубоко на дно, своей расшитой бисером сумки, и решила подождать до лучших времен. Ей казалось, что они втроем вернутся в школу, всё начнет налаживаться и ребята обязательно поддержат. Но этого не случилось.
Гермиона видела, как Гарри ожил в отношениях с Джинни, а Рон увлекся Лавандой Браун и перестал ежеминутно волноваться о Молли. Гриффиндорка поняла, что не вправе растоптать и без того хрупкое счастье своих лучших друзей. Теперь она должна была справиться со своими проблемами сама.
Все мысли в голове начали путаться, а темноту вокруг Гермионы начал нарушать пробивающийся свет. Она почувствовала тупую головную боль и ощущение полной дезориентации в пространстве. Глаза начали медленно открываться, возвращая в реальный мир. Когда она, наконец, сумела это сделать, все вокруг поплыло.
— О, мисс Грейнджер, вы очнулись. Прекрасно, — приятный голос мадам Помфри обволакивал девушку. — Аккуратно, мисс Грейнджер, вам не стоит делать резких движений, ваши раны ещё не затянулись.
И Гермиона почувствовала, как тело начало предательски ныть. В голове всплыли картинки, как она лежит на полу в ванной, а из-под её тела вытекают тонкие кровавые струйки. Кровь во рту не отдавала солью, скорее казалась ей сладковатой, с привкусом огневиски и мяты.
Но пусть лучше будет эта боль, чем пылающий костер в душе. Да, так определенно лучше.
— Мисс Грейнджер, как вы себя чувствуете? — Помфри взяла девушку за руку.
Гермиона не знала, как она себя чувствовала. Ей было больно, но приятно больно.
— Н…нор…нормально, — прохрипела Гермиона. — Пить…я хочу пить.
— Сейчас, мисс Грейнджер, я помогу вам подняться, — медсестра бережно протянула руки к гриффиндорке и помогла ей принять полусидящее положение. — Вот так. Вот, возьмите стакан.
Грейнджер потянулась к мадам Помфри за стаканом. Вода стекала по её горлу, окончательно приводя девушку в чувства. Картинка перед глазами больше не плыла и стала четкой. Конечно же, она находилась в больничном крыле.
Жалела ли она себя?
Нет.
Было ли ей больно?
Да, очень.
Медсестра начала суетиться вокруг гриффиндорки, спрашивать о чем-то, но та не отвечала. Гермиона сосредоточилась на своей боли, пыталась распробовать её на вкус, оставить привкус на губах. Она закрыла глаза и прокрутила то утро у себя в голове, раз за разом. Вспоминала, как она отлетела в зеркала, как осколки впились в спину, руки и ноги, как от этой боли она впервые искренне улыбнулась за последние полгода…
— Как давно я тут? — перебила Гермиона медсестру.
— Ты не приходила в себя три дня, деточка. Твой организм так истощен, что применять к тебе зелья было губительно, поэтому я старалась тебя выходить своими силами… — Помфри продолжала что-то еще рассказывать, но Гермиона уже не слушала.