- Естественно, посылало. Только откуда этим инспекторам было знать, что ты возишь цемент, который целый год пролежал под открытым небом на острове Королевы Шарлотты?
- Врешь! - заорал Треведьен. - Весь цемент был из Штатов, из Сиэтла!
- Ну конечно, на строительство военной базы на Аляске ты поставлял материалы высшего качества. И все же один из пароходов был нагружен...
- Ну хватит! Ты хочешь обвинить меня в убийстве Кэмпбела на том основании, что он знал о бракованном цементе для плотины? - Треведьен расхохотался и хлопнул ладонью по ляжке. - Да ты клоун, Джонни! Вопервых, я Кэмпбела не убивал, и об этом известно любому из сидящих здесь. Во-вторых, в дамбе, как видишь, нет ни единой трещины, несмотря на то, что цемент, как ты утверждаешь, был подпорчен. Нечего без толку языком трепать и бросать честным людям обвинения, которые способен выдумать только псих, понятно?
Треведьен резко повернулся и, продолжая хохотать, вышел на улицу. Джонни вернулся к столу и допил свое пиво.
- Что это ты ему наплел про плотину? - спросил Джеф.
Внезапно Джонни перестал злиться и, улыбнувшись, проговорил:
- Я вот что думаю, раз Стюарт не противился строительству дамбы, значит, и нам нет смысла поднимать шум. Сейчас я снова пойду к Джин и поговорю с ней, а вы тем временем постарайтесь не очень скучать.
Когда мы остались вдвоем, Джеф сказал:
- Знаешь, Брюс, мне что-то пришла охота взглянуть на эту дамбу. Надо же знать, из-за, чего весь сыр-бор, правда? Ты сам-то ее видел?
- Еще нет.
- Ну и чего мы ждем? Сегодня чудесная лунная ночь. Поехали? Тем более завтра мы уезжаем.
Колея оказалась куда хуже, чем рассчитывал Джеф, но он ни разу не заикнулся о возвращении. Скоро поросшие лесом склоны остались позади, и свет фар уперся в огромные скалы, над которыми нависла тяжелая черная тень утесов и заснеженных вершин. Мы миновали перевал, спустились на несколько сотен футов и остановились у кубического бетонного строения. Прямо перед нами была бревенчатая платформа, на которой покоилась тяжелая деревянная гондола, подвешенная к тросу толщиной в руку. Джеф осветил его мощным фонарем и повел луч дальше, вдоль склона оползня, до того места, где трос образовал петлю и подходил вплотную к двум страховочным канатам.
Это подвесное сооружение было связующим звеном между мной и "Королевством". Если б только ухитриться им воспользоваться... Я почувствовал странное волнение и рывком распахнул дверцу кабины:
Мы вошли в бетонную будку. Здесь, несмотря на безветрие, стоял собачий холод. Возле одной из стен торчало громадное колесо, приводившее в движение трос и связанное валом с двигателем, накрытым брезентовым чехлом. Щит управления был приклеен к бетонной стене, а на деревянной полке рядом стоял старый армейский полевой телефон. Банки с соляркой хранились в нише за дизелем.
- Сегодня они запускали мотор, - сказал я Джефу. Он выпрямился и посмотрел на меня из-под нахмуренных бровей.
- Что ты замыслил? - Джеф шагнул вперед и схватил меня за руку. Не валяй дурака, Брюс. Одному тебе туда нельзя. Вдруг мотор сломается, что тогда?
- Постарайся запустить движок, - настойчиво сказал я,
Я вышел из будки и вскарабкался на деревянную платформу гондолы.
В тот же миг дизель взревел, гондола слегка качнулась и оторвалась от своей подставки. Колеса завертелись с едва слышным скрежетом, и люлька стала покачиваться в разные стороны.
Прямо передо мной выросла залитая молочно-белым сиянием дамба. В самой середине ее бетонной стены зияла брешь, через которую вниз устремились сверкающие воды ручья. Гондола поднялась над дамбой вдоль северного склона расщелины и мягко встала на деревянный пьедестал, вплотную примыкавший к такой же бетонной будке, что и внизу.
Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась безмолвная страна, лишенная признаков жизни.
Я вошел в бетонную будку. Здесь помещалось только большое стальное колесо, по которому шел ведущий трос, да валялось несколько жестянок со смазкой. На деревянной подставке примостился телефонный аппарат. Подняв трубку, я покрутил рукоятку и услышал голос Джефа:
- Все в порядке, - Брюс?
- Да, все хорошо. Хижины отсюда не видать. Возможно, она на северной стороне, а там скала закрывает обзор. Я тебе позвоню, когда соберусь спускаться.
- Ладно, только не задерживайся.
Я полез вверх по усеянному валунами склону одной из скал. С вершины открывался вид на все пространство "Королевства". Пейзаж; мог бы показаться неземным, если б не маленькие, наполовину вросшие в снег строения, видневшиеся слева, у подножий низких утесов, окружавших долину с севера.
Я с трудом добрался до этих домишек, укрылся под бревенчатой стеной и ощупью отыскал дверь. Она сразу же подалась, и я ввалился внутрь хижины.
Холод здесь стоял могильный. В слабом свете зажигалки глазам моим предстала призрачная комната, которая, казалось, кишит тенями. Стены были сложены из бревен, а потолок и пол обиты сосновыми досками. На столе стояла лампада. В ней плескалось масло, и я запалил фитилек, чтобы более основательно осмотреть внутреннее убранство комнаты.
Большую часть жилого пространства занимала кирпичная печь, похожая на камин, в которой валялись обгорелые сосновые головешки и груды золы. Почти вся мебель была самодельной. Дверь рядом вела в кухню, а в дальнем конце комнаты помещался вход в спальню. Тут и там в беспорядке валялись одежда и обувь - тяжелые лыжные ботинки, старые джинсы, фуфайка и рваная шапка.
Возле печи лежала груда сосновых поленьев, перенесенных сюда Джонни Карстерсом и его товарищами по последней экспедиции. Я разжег огонь, сбросил промокшую одежду и, зайдя в спальню, облачился в рубаху, джинсы и меховую безрукавку деда. Закурив, я вернулся к столу. То, что я искал, оказалось в нижнем ящике - скатанные в трубочку карты, схемы и тетрадь в кожаной обложке. В сейсмограммах я ничего не смыслил, а посему просто сунул их обратно в стол и раскрыл тетрадку.
Все записи были сделаны чернилами. Начинался дневник так: "3 марта. Сегодня во время моего визита к Люку Треведьену мне сообщили, что многочисленные лавины привели к образованию большого оползня в русле Громового ручья. Целую неделю после этого велись работы по спасению погребенных в шахте горняков, но, несмотря на все усилия, ни один человек не был извлечен из-под обвала;
11 марта. Снег стаял, и мне удалось прорваться в долину Громового ручья. Вся передняя часть долины исчезла с лица земли, а вместо нее образовалась черная отвесная стена. Потрясенный, я спустился к ручью, чтобы утолить жажду, и вдруг заметил на береговых камнях вязкую бурую жидкость. Вода ручья была темной и густой и хотя журчала, перекатывая маленькие осколки скал, журчание это было тихим и глухим. Рассмотрев ее и попробовав на ощупь, я понял, что в ручье много нефти. Я не мог определить ее процентное содержание в воде, но вязкая масса на камнях, несомненно, представляла собой чистую нефть. Это было самое крупное просачивание, какое мне доводилось наблюдать. Я попытался подняться к началу нефтяного потока, но тут пошел снег, а затем обрушился камнепад, от которого мне едва удалось спастись.
13 марта. Весь день валил снег, и я едва дождался затишья, чтобы отвести Люка Треведьена на то место, где видел нефть.
Сегодня мы смогли туда пробраться, но, к сожалению, прошли новые лавины и весь участок был погребен под грудами камня. Никаких следов просачивания нефти обнаружить не удалось, несмотря на тщательное исследование русла ручья в тех местах, где осмотр был возможен. Лишь с большим трудом смог я убедить своих спутников в том, что два дня назад действительно видел здесь нефть..."
Того, что я прочел, оказалось достаточно, чтобы избавиться от последних сомнений. Знакомство с остальными записями можно было и отложить. Я отыскал в кухне круглую жестянку с чаем, соленые хлебцы и тушенку, поел, потом вернулся в комнату и лег на одеяла перед камином.
Я не уснул, а, скорее, впал в забытье. Один раз я поднялся и подбросил в очаг поленьев, потом
снова лег, а когда очнулся, дрова уже прогорели и в хижину успел просочиться пронизывающий холод. Сквозь покрытые узором из инея окна пробивались первые робкие рассветные лучи.