— На колени, Богдан, склони голову…
Не успели мои колени коснуться земли, как атаман, схватив одной рукой за чуб и зафиксировав мою голову, стал кинжалом ловко брить ее, оставляя волосы только на макушке. В конце он ловко, одним движением острого кинжала оттяпал весь мой чуб с макушки, оставив стоять на коленях с прической, похожей на «полубокс».
— Молодой ты еще, казак Богдан, не положен тебе длинный чуб. Пусть от сего дня, Богдан, растет твой чуб, но скорей его пусть растет твоя казацкая слава. И пусть всегда слава твоя, Богдан, будет больше твоего чуба. А теперь — в седло, казак! — Атаман указал на коня, которого уже подвел и держал за узды Давид.
Вскочив на ноги и бросившись к коню в невероятном прыжке, не касаясь стремени, очутился я в седле. Конь, услышав чужака, взвился на дыбы, но мои ноги уже были в стременах, а руки на узде, с земли коня придерживал Давид, и конь опустился на четыре, недовольно храпя и мотая головой.
— Так же крепко держи в узде свою судьбу, казак, и пусть долго носит она тебя, не выбрасывая из седла. Пополнилось наше товарищество новым казаком.
— Слава! Слава! — довольно дружно откликнулись казаки.
— Жить станет казак Богдан Шульга с сего дня в моем доме, ибо джура — то тень атамана и понадобиться может и днем, и ночью. В походе положена будет ему пока половинная доля добычи. Семья его с сего дня от тягла свободна, но обязана по возможности справить Богдану коня, оружие и снабжать припасом на дорогу в поход. Ну а пока я сам ему со своего припаса помогу — не бежать же ему за моим конем. Иди, Богдан, собирайся, чтобы до вечера был у меня.
— Спаси Бог тебя, батьку, за твою ласку, вас спаси Бог, казаки, за доверие великое, что в свой круг принимаете. Богом клянусь, что оправдаю доверие ваше, не пожалею живота своего за веру православную, за славу казацкую, — склонился я перед собравшимися в низком поклоне.
Едва успел подумать, что все хорошо, что хорошо кончается, как Богдан утопил сознание таким потоком щенячьей радости и чистого восторга, что, казалось, ступи шаг — и взлетим мы с ним над селом в синее небо. Не в силах удержать сознание под контролем, почувствовал, как тело, подпрыгнув, побежало в сторону дома. Не успел Богдан попрыгать и десяти метров, как увидел стоящих тесной группой отца с братом и всех своих родственников, тут же напуганно притих и, оставив меня разбираться с возможными проблемами, нырнул в глубину. «Классный ты пацан, Богдан, как радоваться, так ты тут как тут, а как разбираться — так, извините, без меня». Откуда-то изнутри пришло радостное подтверждение, которое можно было понять так: «А то, ты старше — ты и разбирайся». Кроме отца с братом там стояли Оксана со своим женихом Степаном, светловолосым крепким парнем лет восемнадцати, и его отцом, рано постаревшим, спокойным мужиком лет пятидесяти. «Дядька Опанас», — подсказала память Богдана. Все смотрели на меня, и у каждого в глазах было что-то свое. Если Оксана смотрела на меня с откровенным страхом, то в глазах Степана непонимание было перемешано с завистью. Дядька Опанас глядел с одобрением, а вот взгляды брата и отца понять было трудно — уж больно много всего намешано там было: злость, растерянность, удивление, лишь тепла или гордости за меня найти не удалось, как ни искал.
— Пойдемте в хату, мне нужно вам сказать что-то важное, — не дав им открыть рта и не давая выплеснуть эмоции, которые мне не особенно нравились, попытался разбудить их любопытство.
— Пошли, — коротко бросил отец, развернулся и пошел по улице по направлению к нашему дому.
Все развернулись и направились следом за ним, мне удалось пристроиться в конце колонны и, постепенно отставая, увеличивать дистанцию. Так мы и шли: отец, не оглядываясь, широким шагом двигался к дому, все пытались держать его темп, и расстояние между нами увеличивалось, несмотря на то что Тарас все время оглядывался и тоном, характерным для руководителей среднего звена, все время выкрикивал что-то типа:
— Богдан, поторопись, Богдан, не отставай, что ты плентаешься, как корова!
Радостно ему поддакивая и надеясь, что на этом его претензии на роль командира закончатся, упорно держал дистанцию, пытаясь понять отношение отца и брата ко мне. От Богдана никакой помощи не было. В его ощущениях отца и брата доминировали страх и настороженность. Наконец мы дошли до дома, где нас встретила встревоженная мать. Оксана вместе с Тарасом и Степаном наперебой пытались рассказать матери, что случилось, а она смотрела на меня. Наконец она не выдержала: