О главном думать не хотелось. Придется, разумеется, рано или поздно повторять эксперимент на Трубной, но в результат не верилось: фабульно он воспроизводим, сюжетно вряд ли, — одно и то же чудо дважды не повторяется. Впрочем, и думать обо всем этом было некогда — Петр Сергеевич старался добросовестно выполнять свалившиеся на него обязанности: ходил в магазин, готовил еду, убирал в квартире; на это уходило практически все время.
Не заговаривал о главном и Николай, хотя думал об этом, видимо, постоянно.
— А ведь тебя посадят, Сергеич, — сказал он как-то ни к селу, ни к городу.
— Это еще почему?
— А вот повторим мы наш таран, а я вдруг дуба дам. Милиция, то да се… Как объяснишь? Убийство, выходит. Нет, надо что-то другое придумать.
— Да что ж тут придумаешь, — возразил Петр Сергеевич. — Души не птицы, сами не летают.
— Хорошо, уговорил, — согласился тот. — Только дай мне немного от психотропов отойти, ухайдакали меня эти изверги в белых халатах, сил нет совсем — где сяду, там и сплю.
Это не от лекарств, подумал Петр Сергеевич, от старости. Да еще алкоголь накладывается — водку Николай пил, как квас, мелкими глотками и не закусывая. А вот курить перестал, кашель замучил. Телевизор смотрел редко, но внезапно у него возник интерес к книгам: мог часами рыться на полках, листал, что-то читал про себя, по-детски шевеля губами.
— Это же сколько знаний людьми накоплено, ужас!.. Почему же жизнь не меняется? Все такая же хреновая и несправедливая.
В 1917-м он стал бы революционером, подумал Петр Сергеевич. Кстати, ему бы очень пошли и кожанка, и наган, да и ненормативная лексика лишь украшает борца с мировым империализмом. Впрочем, революционный зуд скоро прошел. Каждый день Николай читал все более бегло, губами шевелить перестал. От отечественной классики он перешел к зарубежной и теперь уже проглатывал по две-три книги в день. Петру Сергеевичу было безумно интересно, что именно он ищет в книгах, что находит и по каким критериям выбирает того или иного автора.
— Ну, так с первой же страницы сразу видно, что полное фуфло, что стоит полистать дальше, а некоторые нужно читать внимательно, вдумываясь и возвращаясь назад, — удивленно произнес он. — А у тебя что, иначе?!
— Ну, вообще-то я полагал, что заведомого фуфла, как ты выразился, в моей библиотеке нет. Примеры привести можешь?
И Николай приводил — весьма дилетантские, но очень язвительные и желчные. Поразительно, но он воспринимал уже не только голую фабулу и общую идею, но и уровень текста, — пока, разумеется, лишь интуитивно.
Как-то ночью Петр Сергеевич встал в туалет, увидел пустую постель и в тревоге стал искать Николая; нашел в комнате у Шуры, под иконами.
— Ты в Бога веруешь, Сергеич? — спросил тот.
— Нашел время…
— Нет, ты ответь, это очень важно.
— Скорее да, чем нет.
— А я раньше не верил. Под пулей ходил — не верил, чеха в лобовой атаке вот этими руками душил — не верил. А тут вдруг подумал: если Его нет, то кто же меня наказал?
— Водка, — сонно ответил Петр Сергеевич и пошел в туалет.
— Дурак ты, академик, — донеслось вслед.
К телефону он не подходил, даже когда Петра Сергеевича не было дома; просил отказывать всем визитерам, избегал любого общения во время прогулок и даже мимо консьержки проходил, вобрав голову в плечи. Почему-то панически боялся возвращения Шуры… К своей идее нового лобового столкновения он уже не возвращался. То ли не верил в ее осуществимость, то ли просто смирился с участью. Но о смерти, видимо, думал постоянно.
— Давай сегодня к нотариусу поедем, — сказал он вдруг за завтраком.
— Это еще зачем? — удивился Петр Сергеевич.
— Хочу квартиру тебе отписать… Ну, дарственную там сделать или завещание. А то пропадет ведь квартира, — ты-то здесь официально никто.
— Не пропадет, — детям достанется, — успокоил Петр Сергеевич.
— Они что, нуждаются?
— Да нет, оба вроде устроены, за границей живут. Но денег, как ты понимаешь, никогда много не бывает.
— Несправедливо это, Сергеич, — возразил он. — Я хочу, чтоб у тебя остались и квартира, и библиотека. Куда ты без книг? Поедем.
— Пустые хлопоты, Николай. Ты в психушке лежал, потому любой суд может признать тебя недееспособным и отменить все завещания.
— Да неужто твои дети судиться станут?
— С отцом бы не стали, но если чужой человек их фактически ограбит…
— Куда ни кинь — везде клин! — вздохнул он и впервые за последние дни выматерился. — А ты знаешь, Сергеич, я к тебе как-то привязался. И даже к телу твоему привыкать начинаю.