— Здорово, Микола! — приветливо крикнул он. — Похмелиться хочешь?
“Итак, меня теперь зовут Микола”, — сказал себе Петр Сергеевич и молча посмотрел на мужичка как на олицетворение своей новой, пока еще непостижимой и отвратительно пахнущей жизни.
— И я того же мнения! — Мужик выуживал из бака очередную пустую бутылку. — Погодь, сообразим что-нибудь.
Петр Сергеевич закрыл дверь и только сейчас понял, что главным источником вони был он сам. Сильнее всего пахло под мышками и в паху. Он решительно направился в ванную, залез под душ. Мыло нашлось только хозяйственное, но это его не остановило.
Вытираться серым замызганным полотенцем он побрезговал. Оставляя на полу мокрые следы, исследовал все шкафы и тумбочки, пока наконец не нашел тощую стопку свежего белья. Тщательно вытерся, оделся в чужое, но чистое, перестелил постель.
Вонь слегка отступила. Теперь можно спокойно рассмотреть в зеркале свое новое обличье… Ну что — здоровый бугай лет двадцати пяти, может, чуть больше; внешность довольно смазливая, но плебейская. Скорее всего, люмпен или малоквалифицированный рабочий. Возможно уголовное прошлое, хотя татуировки малоинформативны и банальны. Высокий, сильный, много пьет, причем — судя по пустым бутылкам — все подряд. Курит “Приму”, иногда “Беломор”. По происхождению провинциал, образование не выше десятилетки. Под правым плечом шрам от пулевого ранения, сквозного. Нос перебит, слегка искривлен. Волосы каштановые, густые. Лоб невысокий. Глаза серые, большие, свежий синяк под левым, под правым — ссадина. Взгляд довольно жесткий и чем-то знакомый.
Да, да, Петр Сергеевич был уверен, что уже когда-то натыкался на этот взгляд. Но где? Когда?.. Ну да, конечно: тополиный пух, переулок у Трубной, пьяная компания на углу… Он шел, погруженный в свои мысли, и не сразу почувствовал опасность. Там, впереди, начиналась драка, и когда Петр Сергеевич поднял голову, было уже поздно — кулаки мелькали совсем рядом, и последнее, что он запомнил, — летящая прямо на него, искаженная злобой пьяная физиономия. Не то чтобы это было специально, просто Миколу сильно толкнули или ударили, и он не удержал равновесия. Вот так банально, случайно… Необратимо. Его душа, видимо, перелетела в Миколу, а сам он… Петру Сергеевичу стало безумно жаль своего маленького, старческого тела, своей так глупо оборвавшейся жизни; своего дома, осиротевшей науки, домработницы Шуры, библиотеки и несбывшихся планов.
Из прихожей донесся звук вставляемого в замочную скважину ключа. Петр Сергеевич испуганно юркнул в постель, накрылся простыней, зачем-то зажмурился. Как ребенок — неплотно, для видимости.
— Николай, ну ты даешь! — в квартиру по-хозяйски, с сумками в руках вошла молодая, довольно симпатичная женщина. — Третий час уже, а ты все дрыхнешь.
Запахло борщом и свежей выпечкой. Наверное, жена, подумал Петр Сергеевич. И работает она, похоже, в общепите. Как себя вести в этой ситуации, он понятия не имел, но глаза все же открыл.
— Ну что, оклемался?
Он отрицательно покачал головой, что, в сущности, было правдой.
— Ничего, сейчас мы тебя поправим, — она достала из сумки бутылку пива, привычно открыла ее с помощью обручального кольца, протянула. — Пей, горе ты мое луковое!
Последний раз Петр Сергеевич пил пиво лет эдак тридцать назад. Вкус его давно забылся, но ощущения помнились — неприятные, связанные с изжогой и болями в животе… На этот раз пошло значительно лучше — исчезла сухость во рту, да и голова стала болеть меньше.
— Ничего не помню, — сказал Петр Сергеевич, жадно опорожнив бутылку.
— Еще бы! — согласилась предполагаемая жена. — Ты ж отрубился так, что пульс не прощупывался — когда Витек тебя притаранил, ты был как мешок с говном. Это еще удачно отделался, мог ведь и дуба дать!
— Мог, — он охотно поддержал эту тему, поскольку увидел в ней шанс узнать главное. — А как этот… ну, с которым я столкнулся? Он хоть жив остался?
— Дед, что ли? А хрен его знает… Да ладно, не бери в голову, обойдется! Все смылись до ментов, — она поменяла пустую бутылку на новую и тут только заметила брошенное под кровать грязное белье. — Ты что, помылся? Ну, блин, даешь! И постель сменил… Охренеть можно! — она стянула с него простыню. — С похмелья, натощак, да еще после производственной травмы… Микола, я тебя не узнаю!
— Я сам себя не узнаю, — схватился Петр Сергеевич за протянутую соломинку и мобилизовал все свои актерские способности, которых у него, впрочем, никогда не было. — Со мной что-то произошло, понимаешь? Я ничего не помню… Абсолютно.