Под вечер завалились друзья, такая же пьянь и рвань, как и он сам. Катерина ввела их в курс дела, но они то ли не поверили, то ли им было глубоко плевать на то, что он помнит, а что забыл, и через двадцать минут пьянка была уже в полном разгаре. Омерзение, которое Петр Сергеевич испытал, получая о себе новую информацию, можно было заглушить только водкой. Но если раньше он после двух рюмок заваливался спать, то сейчас ему и двух стаканов оказалось мало. “Как люди могут вести столь убогую, серую, мерзкую жизнь? — думал он. — Ради чего живут, зачем?” Мучительно захотелось к себе, на Чистые пруды, — под свет настольной лампы, к книгам, тишине, уюту. Но если уж домой пока нельзя, то хоть куда-нибудь! Петр Сергеевич физически не мог более оставаться в этом вертепе.
— Возьми меня к себе, — сказал он на ухо Катерине.
— Куда? — она покрутила пальцем у виска. — Мой тебе прямо у порога яйца оторвет, давно грозится: ревнивый до ужаса!
У нее, оказывается, был муж. Такой же забулдыга, только полный импотент. В качестве компенсации за унижение и моральный ущерб он установил таксу за каждую ночь, проведенную вне дома — две бутылки водки… Ну что же, тогда и выбора нет — или жить в этом грязном свинарнике, или сделать все, чтобы вернуться назад; любой ценой и в любом виде. Отнесись к этому, как к игре, убеждал себя Петр Сергеевич. И сам устанавливай в ней правила — ты здесь никому ничем не обязан.
Утром, пока все его собутыльники еще спали вповалку на полу, он побрился, надел лучшее из того, что нашел в шкафу, выгреб из карманов друзей-товарищей все деньги, коих оказалось весьма негусто, взял ключи и, запомнив номер квартиры, вышел на улицу.
Чужая одежда и обувь Петра Сергеевича совершенно не смущала. К своему внешнему виду он, как и все серьезные ученые, был вполне равнодушен. Что надевать, когда идти в парикмахерскую или стричь ногти, решала жена, а после ее смерти Шура. Забивать себе голову подобной ерундой, думал он, могут лишь люди недалекие. Особенно бесила мода. Новые вещи, как правило, всегда неудобны, но стоило к ним привыкнуть, как они тут же убирались в кладовку. “Петя, сейчас это уже не носят, ты будешь смешон”, — говорила жена, а он отказывался понимать, почему пять или десять лет назад он смешон не был, а сейчас будет.
Собственное здоровье Петра Сергеевича тоже интересовало мало. Он никогда не пил, не курил, много ходил пешком и, быть может, поэтому болел редко. Ну, вырезали там какую-то гадость в животе, иногда давление скачет, остальное все стариковские мелочи — радикулит, запоры, аденома. В любом случае, этим должны заниматься врачи, а он привык доверять специалистам. К тому же человек — это прежде всего интеллект, душа, эмоции, а тело — всего лишь бренная оболочка. Ценность первого очевидна, второго — весьма сомнительна. Тех, кто способен гордиться своими бицепсами, шевелюрой или высоким ростом, Петр Сергеевич не то чтобы не понимал — презирал. Ну что, гордитесь, если больше нечем.
Все эти мысли были справедливы вчера, сегодня они под сомнением. Что должен чувствовать человек, неожиданно получивший новую оболочку — молодую, здоровую, крепкую? Ну как минимум радость и благодарность судьбе. Ведь это шанс начать все сначала, причем уже с достигнутого уровня — ни интеллект, ни память, ни накопленный опыт при этом превращении не пострадали. Если он останется в чужом теле, то впереди минимум пятьдесят лет полноценной, насыщенной жизни, — да за это время можно не только закончить все начатое, нереализованное, — горы можно свернуть! Так почему же вместо радости смятение и тоска смертная? Почему так мучительно хочется вернуться назад, в свою старую и дряхлую скорлупу?.. Да и есть ли она, эта самая скорлупа? Вряд ли. Если здоровый, молодой и крепкий после такого лобового столкновения едва не сыграл в ящик, то для старого и немощного дорога, по-видимому, одна — в морг. Впрочем, в этом еще предстоит убедиться.
Район, как удалось выяснить, назывался Кузьминки. Петр Сергеевич здесь, разумеется, никогда не бывал, поэтому ориентироваться стал, лишь оказавшись в метро. По мере приближения к центру стремительно нарастало волнение, а намеченный ранее план действий оптимальным уже не казался. Что он скажет? Как объяснит?.. Уже на бульваре долго сидел на скамейке напротив собственного дома, потом все же решился, вошел в подъезд. Консьержка спросила, к кому? Он назвал фамилию, номер квартиры. Его нет, ответила она. Очень странно ответила и посмотрела странно. Безумно хотелось узнать все и сразу. Но делать этого, разумеется, не стоило, поэтому спросил про Шуру. Она дома, проходите, пожалуйста, ответили ему.