— Anything you can buy I can buy cheaper.
I can buy anything сheaper than you.
— Fifty cents?
— Forty cents!
— Thirty cents?
— Twenty cents!
— No, you can't!
— Yes, I can, уes, I can!
И вот сейчас он стоял за линией, разделяющей свет и темноту, за спинами статистов, операторов, осветителей, в маленькой толпе допущенных на съемку. Ванда несколько раз улыбалась ему, именно ему. И Корбут видел это. Тухлая злость расползалась как вонь — но не могла заглушить пряного азарта, веселья и уверенности. И к концу дуэта (Anything you can sing I can sing sweeter. I can sing anything sweeter than you) ни у кого в зале не осталось сомнения, кто победил.
Корбут и Ванда, поклонившись, ушли с эстрады в разные стороны. Костя подал Ванде руку, когда она спускалась по лестнице. Эней поспешил ей навстречу — и вдруг заметил краем глаза среди корбутовских поклонниц блондинку лет тридцати. Лицо, определенно знакомое лицо, так бледно, что модная «поглощающая» пудра, рассчитанная на совсем другой цвет, не то что недостатки кожи, а саму себя скрыть не может — проступает как микроскопические крупинки соли. Как толстый слой крупинок. Жена Лота.
Корбут несколько секунд смотрел на Энея и Ванду в упор и улыбался, держа женщину за руку. Потом склонился к ее запястью в галантном поцелуе. Потом приобнял за талию и повел к выходу. Поклонницы стайкой потянулись за ними.
Эней знал, кто это. Служащая концертного зала, которая вчера поневоле сыграла роль сыра в мышеловке.
Зря он упрекал Корбута в глупости. Тот просто медленно учится.
— Я сейчас, — бросил Эней через плечо. Ускорил шаг. В спину ему закричал саксофон.
Blue mooooooon…! You saw me standing alooooone!
— Далеко ли собрались? — дверь, за которой исчез Корбут, скрывалась в черной кулисе, поглощавшей весь лишний свет и посторонние звуки. Между кулисой и дверью стояли Эйдельман и двое плечистых ребят, в которых Эней сразу признал коллег.
Коллеги были людьми. Оба. И от обоих исходил специфический запах. Одна из причин, по которым Эней и другие ученики Каспера не употребляли совершенно легальную, открыто продающуюся «струйку» — как раз этот запах. Как в комнате дешевого борделя, где неделю не проветривали. Впрочем, куда менее демаскирующие нелегальные коктейли ученики Каспера не употребляли тоже.
Следующие пять секунд были очень… оживленными. Когда к месту действия подоспели Ванда, Костя и Игорь, Эней уже даже продышаться успел и смог сказать:
— Я должен был попробовать.
— Я знаю, — Эйдельман дал своим ребятам сигнал отпустить его. Наклонился и участливо спросил: — Вам ничего не повредили?
От коврового покрытия шел душный, пыльный запах, которого вообще-то не было, пол здесь чистят хорошо. Это ковер из сна так вонял. Эней прикрыл глаза и произвел мысленную ревизию организма.
— Нет, спасибо.
Кто-то из японских поэтов сравнил боль со стальной хризантемой, во всяком случае, отец перевел это так. У Энея под диафрагмой располагался целый цветник, но сломать и вправду ничего не сломали.
— Я знал, что Корбут не удержится от какой-нибудь мелкой пакости, — пояснил Эйдельман. — А вас больше не связывает контракт. Я должен был подстраховаться.
— Понимаю, — Эней оперся на руки друзей и кое-как встал. Цветник решительно двинулся вверх по пищеводу. Эйдельман открыл перед Энеем дверь и сказал своим ребятам:
— Проводите.
Энея начало рвать прежде, чем он добрался до туалета. Кто-то протянул большой клетчатый платок. Детектив Новицкий пошел в телецентр не как в гости а как на работу — натощак. Платка вполне хватило. Приступ прошел, и Эней увидел, что благодетелем был Юлиуш.
— Крови нет? — спросил нанятый Эйдельманом коллега. С неподдельным таким беспокойством — видимо, за серьезную травму наниматель бы их тряхнул.
— Нет, — ответил Эней. Повернулся к Юлиушу. — Дзенькуе бардзо.
Юлиуш криво усмехнулся, развернулся и ушел.
— Я в гостиницу, — бросил он Ванде, проходя мимо.
Ванда теребила в руках реквизитный веер. Когда она успела его сломать — Эней не заметил. По правде говоря, было не до того.
— Что ты собирался делать, интересно? — доброжелательно спросил эйдельмановский охранник. Второй покосился на дверь туалета и тяжко вздохнул. У «струйки», помимо запаха, было некоторое количество других неприятных побочных эффектов. Эней знал, что минут через десять оба окажутся за этой дверью, оба будут завидовать ему, избитому — и был полон сочувствия.
— Сам не знаю, — сказал он. Отчасти все это было игрой. Отчасти. Эней и в самом деле хотел, всем сердцем хотел, чтобы Корбут не мог потребить именно эту женщину, именно сегодня. Но и убивать его сегодня было нельзя. Детектив Андрей Новицкий мог бы, тем более, что закон ему это позволял, а вот Эней, руководитель боевой секции подполья… Но детектив Андрей Новицкий должен был по меньшей мере попытаться.