Тогда Всесущее собрало последние силы и украло Тобако, а украв, вырвало из него все кишки и повесило шакала прямо на них, на самом высоком дереве. После этого у Охычинако пропали силы, но появилась злоба. И он напал на Всесущее, но сил уже не было, потеря любимого черной кровью отравило первозверя. После победы Всесущее разрубило его на четыре части, ибо убить совсем не могло. Две части зверя не могли простить Всесущему потерю своей Любви и своей Силы, а две оставшиеся смирились. Всесущий был очень мудр, теперь части Охычинако не нападали на него, а боролись друг с другом, одни из ненависти к Всесущему, другие – что бы вернуть его расположение к себе. Можно было уже не отвлекаться на борьбу с первозверем.
Тогда Всесущее стало выбирать, кого сделать таким, что бы тот стал старшим в мире, который уже создал Охычинако, Всесущему не хотелось губить живое. Воспоминания о четырехлапом Тобако решили все сомнения, тогда он взял двуногого человека, оторвал у него хвост, чтобы все видели свое отличие от него и поставил его главным. Так созданный Охычинако мир стал жить без своего создателя, но под предводительством людей.
А четыре зверя Охычинако по сей день борются друг с другом. Когда же происходят перерывы в междоусобице, то вместе мешают жить людям, ибо ревнуют, что в этом мире те заняли их место.»
Слушая сказку, Федоров понимал – у парня талант. Во-первых, как лицедействовал, во-вторых, слог. Так сказать Сергей не смог бы и за час подготовки, а этот сразу, на слух.
Джабраил знал себе цену, и несколько более иронично, чем требовал хороший тон сказал: «Там много еще продолжений было, но так, боевики, как эти звери людям пакости делали. Конкретики не помню, мелочь».
– У тебя литературный талант, здорово пересказал. Учиться надо.
– Сначала оккупантов прогнать нужно, а потом учиться. – Джабраил не собирался давать снисхождения сразу не понравившемуся ему русскому, как бы тот его не хвалил. – Очень серьезно она к этой сказке относилась. Как-то говорила мне, что стану таким джигитом, что все девушки сохнуть будут, ну я – как Охычинако по Тобако, так она насупилась, не говори мол таких вещей вслух. Звери Охычинако такую шутку не простят. А так я с ней после выздоровления и не виделся, в техникум поехал учиться. А встретил ее последний раз за неделю до смерти. На рынке, в низине. Шла какая-то задумчивая, я ее позвал, обрадовалась. Говорит – сестренок встретила, да они что-то ей не очень рады, хотела фотографию подарить – не взяли, ну и мне дала. А я удивился, в жизни не слышал про ее родных, откуда сестренки, да и не взять фото? Оно у меня с собой. Ведь понимал, зачем сюда еду.
Расставались они с этим парнем несколько ошалелые. В нем явно что-то чувствовалось. Не будь войны, не родись он в затрапезном ауле, ой как далеко мог пойти. Хотя, чем черт не шутит, может и пойдет.
Знающий себе цену, Джабраил не торопясь уехал. А следственная группа уставилась на поляроидную карточку. На ней осанистая старушка в черном платке стояла на фоне сада. Привязать это место к чему бы то ни было, не представлялось возможным, за деревьями не было видно леса. Сфотографировать могли везде.
– Слушайте, меня сегодня какой-то орел снял на поляроид, чтобы по ошибки не прибили. Не думаю, что их здесь много, в смысле поляроидов.
Багаров сразу пошел к рации, связался с Ахметом, и о чем-то долго с ним смеялся.
– Ахмет спрашивает, может им опять всем приехать, чего уж по одиночке таскаться, да и расход горючего меньше.
– А чего так, с горючкой напряг?
– Бензина залейся, но самопальный, движки гробит, так что задумаешься поневоле. Фотограф подъедет, но после того как вернется Джаба, свободных колес нет.
В отличии от Джабраила фотограф был столичным жителем. Родился в Грозном, учился на операторском факультете, закончил. За спиной три снятых для местного телевидения фильма. Потом – война. А так, парень простой, не Джабраил. Стандартный интеллигент чеченского розлива. Следователей он побаивался.
Сразу признавшись, что снимок делал лично с месяц назад на рынке, в низине, принялся оправдываться.
– Бабку эту несколько раз до этого видел, так не знаком. Смотрю какая-то грустная идет. Дай сфотографирую, женщины это дело любят, несмотря на возраст. Вот и снял.
– Все?
– Все. Не знаю ее, честное слово, просто так сделал.