— Сколько стоит меня найти?! — тупо повторяю я.
— Да, очень, очень трудно найти девушку, которая перестает пользоваться кредитными картами, соцсетями и фактически полностью исчезает с лица земли.
— Ну, жизнь в Нью-Йорке не позволяет исчезнуть с лица земли, как не хотелось бы.
— Могу сказать, что трудно найти Челси Эпплби, которая живет под именем Элисон Моунтбаттен, и у меня возникли значительные проблемы с этим, поскольку ты полностью исчезла из сети. Но ты же не могла пропустить распродажу в своем любимом интернет-магазине, чтобы купить те черные туфли, которые ты обожаешь или персиковую помаду, которой пользуешься?
Такое впечатление, будто в рот мне насыпали песка. Я тяжело сглатываю.
— Ну, да. Тем не менее, я подумала, что новая жизнь — для меня лучший путь двигаться вперед.
— Хммм...
— Послушай, ты можешь сказать мне прямо сейчас, либо дать знать позже, сколько я тебе должна. Я постараюсь немедленно что-то предпринять. Но у меня... в данный момент куча работы, которую мне нужно делать. — Я машу рукой в направлении своего рабочего стола.
— Эм... я полагаю, можно округлить до двух миллионов.
У меня глаза расширяются от этой цифры.
— Что?! Ты видно не серьезно! Ты хочешь, чтобы я вернула тебе два миллиона?! Я... взяла всего триста тысяч.
Он небрежно пожимает плечами.
— Проценты... плюс скрытые издержки.
— Проценты... скрытые издержки? — с недоверием повторяю я.
— Триста тысяч, находящиеся в моих руках, имеют неограниченный инвестиционный потенциал, — усмехается он.
Я хмурюсь. Торн безумно богат, он может отдать триста тысяч долларов, не моргнув глазом, для него это ничто. Этот человек может перевезти сливочное масло из Франции в любую точку мира, несмотря на издержки. Триста тысяч — это капля в море для него.
— Почему? Почему ты это делаешь? Тебе даже не нужны эти деньги. У тебя имеются миллиарды на банковском счете. Ты не сможешь их потратить за всю свою жизнь, даже если попытаешься. Тебя особо не волнует, даже если они пропадут. Для тебя это просто цифры.
Он достает телефон из своего дорогого пальто из верблюжьей шерсти.
— Таковы правила.
— Для тебя эти деньги ничего не значат. Сумма гораздо меньше, чем стоимость полета туда и обратно на твоем частном самолете.
Он смотрит на телефон в руке.
— Если ты предпочитаешь другой вариант, я предупрежу соответствующие органы вместо того…
Я чувствую, как внутри меня вспыхивает паника. Вкидываю руку вверх, пытаясь его остановить.
— Постой. Просто подожди секундочку. Мы сможем что-нибудь придумать. Я верну тебе все. Клянусь. Верну. Мне просто нужно немного времени.
— Чтобы ты смогла снова убежать? — спрашивает он ледяным голосом.
— Я не буду убегать. — Выдыхаю я, вглядываюсь в его холодные, пристальные глаза. — Обещаю.
Он делает шаг вперед, и я перестаю дышать. Его рука поднимается, и он проводит пальцем по моей открытой шеи.
— Такая мягкая и белая, — бормочет он, пока его палец ласкает кожу, и доходит до вены, где бьется пульс. — Разве я могу доверять вору и лгунье?
— Даю тебе слово, — выдыхаю я.
Он медленно отрицательно качает головой.
— Нет, Челси. Мне мало твоего слова. Раньше оно что-то стоило, но сейчас уже ничего.
К моему ужасу мои глаза наполняются слезами. Я моргаю, пытаясь их смахнуть, но они начинают сбегать по щекам. Он смеется.
— Самый давний трюк достойный романов, Челси. Мне стоило ожидать этого от тебя. Боюсь, все эти женские штучки и слезы оказывают на меня противоположное действие. — Он наклоняет голову и облизывает мою щеку, его язык теплый и бархатистый. А потом поднимает голову и встречается с моим ошеломленным взглядом. — Они меня возбуждают. И ты, моя маленькая воришка, будешь плакать со мной. Часто.
Я даже не осознаю, как руки взлетают вверх. Должно быть, я решила его оттолкнуть, но ладони упираются в его грудь в твердые мышцы.
— Что ты хочешь от меня? — хриплым шепотом спрашиваю я.
— Я хочу, чтобы ты заплатила свой долг собой… своим телом.
Я слышу стук крови в ушах и в шоке смотрю на него.
— Что ты имеешь в виду?
— В течение трех месяцев ты будешь моей игрушкой. Ты будешь спать, когда я скажу тебе спать, ты будешь есть, когда я скажу тебе есть, когда я скажу тебе раздвинуть ноги, твоя единственная мысль будет — насколько широко. И пока ты будешь моей, я буду иметь тебя, когда, где и как я решу.
— Ты не можешь так со мной поступить, — выдыхаю я.
— Или ты отправишься в тюрьму. Ты будешь очень сладким мясом в женской тюрьме. Вся такая мягкая, нетронутая.