После последней молитвы церемония завершается.
Все выходят из церкви, некоторые молча, другие тихо обмениваются воспоминаниями о бабушке.
Для меня вся служба кажется, как в тумане. Как будто я до сих не протрезвела от двух бокалов вина, которые выпила с мамой вчера вечером.
Ко мне подходят старушки, которых я помню смутно с детства, чтобы обнять и выразить свои соболезнования. Я совсем не хочу находится в центре внимания всей этой процессии, единственное, чего больше всего хочу, это отправится домой и заснуть, но я стараюсь держаться.
— У нее была такая замечательная душа.
— Нам будет так ее не хватать в церкви. Она была таким хорошим человеком. Очень добрая. Всегда всем помогала и много чего отдавала.
— Молли, ты помнишь, когда она не спала всю ночь, потому что шила для сирийских маленьких детей платьица?
Я благодарю их за теплые слова, при этом чувствуя себя слишком опустошенной от того хора повалы, который льется на мою бабушку. Я даже не знаю, что и сказать. А что я должна сказать? Каждый вечер она заставляла меня выпивать стакан молока, зная, что я ненавижу его.
— Мы решили собрать небольшие поминки по бабушке. Ты придешь? — спрашивает меня мать. В ее глазах мелькает сомнение, она так сильно сжимает похоронную программку, что костяшки пальцев у нее становятся белыми. Я не могу отвести взгляд от ее побелевших пальцев. На самом деле, мне не хотелось бы идти к ним в дом, но на протяжении всей своей жизни я всегда старалась сделать все, что могла, чтобы угодить своей матери, не расстраивая ее.
Я всю свою жизнь отчаянно нуждалась в ее любви и пыталась ее завоевать. И, возможно, до сих пор, я все еще пытаюсь, потому что слышу, как говорю «да».
Я с мольбой смотрю на Торна, умоляя своим взглядом пойти со мной. Он кивает и обнимает меня за талию, давая понять, что не отпустит меня туда одну. Я с благодарностью улыбаюсь ему. Он улыбается мне в ответ, и я начинаю явственно ощущать некую стабильность и безопасность из-за того, что он здесь, рядом со мной. Он не даст меня в обиду. Никто не сможет причинить мне вреда, пока он рядом.
— Где все будет? — спрашивает Торн. — Я поеду следом с Челси в своей машине.
— В доме ее бабушки и дедушки, моих родителей. — Мама поворачивается ко мне. — Уверена, ты все еще помнишь, где он находится. Твой дедушка спрашивал о тебе, — добавляет она.
Я словно одеревенела от ее слов, даже не моргаю. Единственное на что способна, сильнее сжать руку Торна.
— Хорошо, увидимся, — отвечает Торн.
По дороге к дому мы с Торном почти не разговариваем, он только интересуется, как я.
— Хорошо, — односложно говорю я.
Он знает меня настолько хорошо, что видно чувствует мое состояние, судя по его сжатому и напряженному подбородку.
И насколько бы я не была ему благодарна за то, что в данный момент он не оставил меня одну, все равно я не могу ему ничего рассказать. Возможно потому, что придется слишком много всего рассказывать. Или потому, что я все еще не до конца доверяю ему. Не зная, что будет, когда мое время с ним закончится.
Я по-прежнему чувствую себя онемевшей, видно так мой организм выстраивает свой защитный механизм. Любая брешь в моей защитной оболочке будет готова опустошить меня, а я не готова, не готова вернуться к старым воспоминаниям, не готова…
Дом родителей моей мамы выглядит точно так же, как я его помню. Хотя перед ним стоят несколько припаркованных автомобилей, чего никогда не было раньше, но он все такой же, по крайней мере внешне. Дом из темного кирпича с маленькими окнами на первом этаже и двумя окнами на втором этаже, там находятся две спальни. Входная дверь по-прежнему окрашена в тот же самый ярко-красный цвет, как и тогда, когда я приехала сюда.
Входная дверь сегодня приоткрыта, поэтому мы с Торном спокойно заходим внутрь. Сюда пришли многие, присутствующие на службе. Многие собрались в гостиной, какая-то женщина играет на пианино, остальные стоят вокруг нее и поют известные песни Фрэнка Синатры. Он был любимым певцом бабушки.
Из кухни доносятся запахи готовящейся еды. Женщина в фартуке раздает приказы всем остальным женщинам на кухне. Завидев меня, она улыбается одной из тех улыбок, сожалея о моей потере. Я тут же отвожу взгляд в сторону. Я не хочу видеть сочувствующие взгляды людей. На самом деле, я не чувствую большой потери. Я здесь только для того, чтобы поддержать маму.
Глубоко вздохнув, я вздыхаю запах этого дома. Запах, в котором нет примесей готовящейся еды. Он настолько знаком, едва различимый запах дерева и старых духов, который остался в моей памяти, я отчетливо его помню, но запахи, доносящиеся из кухни, почти заглушают его.