Нет, Кис вовсе не был сторонником однополой любви. Он к своим сорока трем годам вообще не был сторонником никакой любви. Разучился он любить. Может, не любить, а просто доверять — но Кис не умел любить без доверия. А доверять перестал — всем. Жена сбежала семь лет назад с его близким другом со студенческих лет, финансы которого неизмеримо превосходили финансы Алексея, тогда еще только начинавшего частного сыщика. Вот так, пришла в один прекрасный день и сказала: «Я с тобой развожусь, Алеша…» А Кис до того самого дня ни сном ни духом не ведал, что отношения жены с другом не то что зашли так далеко, а вообще существовали!
Спрашивается, можно после этого доверять кому бы то ни было — будь то друзья или женщины?
А Реми ему сразу показался симпатичным. Он вышел на него через знакомых, когда ему понадобилась помощь в Париже — выслеживал одного хмыря с любовницей. Реми охотно подключился, они познакомились — и Алексею понравилось в нем то, что в душу не лезет, умеет молчать, чутко чувствовать настроение и даже мысли. Дружба их была странной, во всяком случае, для русского человека: они виделись крайне редко, ничего интимного и философского не обсуждали, да и английский в качестве международного средства общения не очень-то способствовал обмену мыслями, а вот поди ж ты — понимали друг друга. Неожиданно выяснилось, что не нужна ни общность взглядов, ни общность воспитания, культуры, биографии, возраста — все было разным, но им друг с другом было хорошо. Каждый чувствовал — на другого можно положиться. И Алексей очень ценил это уже подзабытое ощущение.
Кис осушил сладкую медовую водку залпом, кривясь — гадость какая! — и решил идти спать. Кис ложился обычно поздно, а сейчас было всего каких-то одиннадцать часов, но благоразумие подсказывало, что лучше всего завернуться в одеяло, согреться и уснуть. К тому же пустота квартиры его угнетала… в чем он, впрочем, не хотел себе признаваться; и телефон, паршивец, молчал: вечно трезвонит как проклятый, когда не надо, а вот сейчас, когда Кису так неуютно и одиноко, молчит, подлец!
Может, домработницу завести? — думал Кис, волочась к постели. Какую-нибудь пожилую заботливую тетю Машу-Дашу… Она бы за ним поухаживала, уложила бы его в постель… Чушь какая! Тетя Маша-Даша, если бы и существовала, уже давно бы убралась к себе домой, кормить своего пьяницу-мужа и прочее семейство! Так что одиночество Кису, видать, на роду написано, и даже домработнице не суждено его скрасить…
И тут телефон зазвонил. Прямо у Киса в руке — он нес его к кровати. «Алло?» — просипел он в трубку.
Это был Реми. Рассыпавшись в тысяче извинений, что не сумел позвонить раньше, француз сообщил, что познакомился с одной девушкой… Да, с русской девушкой… Так что сегодняшний вечер оказался неожиданно занят… Впрочем, история получилась несколько странная, он завтра расскажет Кису… Завтра, скажем… мм-м… если Киса устроит часов в… мм-м… одиннадцать вечера? Не поздно будет? Кис ведь обычно поздно ложится? Поскольку в семь у Реми ужин… С ней? Конечно, с ней, с кем же еще! Выздоравливай, Кис!
Ну вот, приехали. Когда это он успел? — ревниво пробурчал про себя Кис. Он почувствовал себя преданным, как будто у них был сговор состоять в профсоюзе холостяков всю жизнь, а вот теперь Реми решил из профсоюза выйти.
Резвый какой, однако! Не успел приехать в Москву — и нате вам, девушка у него уже! Кис в Москве живет, и временем располагает, и русским языком — а вот поди ж ты, никаких девушек у него нет! Впрочем, это он просто так, ворчит по-стариковски. Реми еще совсем молодой. Надоели ему женщины? В тридцать один год такие слова звучат, скорее, как шутка… Куда же он от них денется! То ли дело Кис — ему сорок три, и его намерения уже можно принимать всерьез.
А что касается «несколько странной истории» — так с женщинами всегда странные истории приключаются, ничего удивительного, брюзжал Кис, закапываясь в холодное одеяло. Но только вряд ли его можно считать специалистом в области женской психологии, тут у него имеются сомнения, что он может оказаться хоть чем-то полезен Реми…
Кажется, где-то посреди этой мысли Кис и уснул.
Весь следующий день Реми пребывал в полном разладе с самим собой. Он пропустил мимо ушей почти все доклады, он рассеянно и невпопад отвечал на приветствия новых и старых знакомых по симпозиуму. Он думал о Ксюше, он заново и заново прогонял в голове ее рассказ. Во всей этой истории было явно что-то не то… Он просто нутром чувствовал какую-то… фальшь, что ли? Нет, нет, в Ксюше фальши не было! Напротив, в этой девушке было столько искренности, столько тепла, которое, казалось, щедро струилось от нее, столько открытости миру, готовности этот мир (включая Реми!) понять, принять, любить, что он не мог ей не верить…
Вечером они снова ужинали вместе, и в ресторане он вел себя непринужденно, болтал и острил вовсю — может, даже чрезмерно: прятал беспокойство.
Кажется, удачно: Ксюша беззаботно смеялась его шуткам — может, даже чрезмерно… Слишком беззаботно для человека, совершившего всего лишь два дня назад убийство! Тем более что труп сбежал… Даже бывалому детективу не по себе от догадок.
Он смотрел в эти чудные, карие, глубокие глаза, словно пытаясь найти ответ на свой вопрос. Но в глазах ответа не было, в глазах искрилась радость, смех, удовольствие — он ей нравился, ей было хорошо с ним, и она непринужденно смеялась его шуткам, и верхняя, немного вздернутая губа обнажала ровные веселые зубки. Его мучило ощущение обмана — но она была так по-детски открыта, простодушна! Невозможно было ей не верить! И в то же время во всей этой истории были какие-то мелочи, которые его настораживали, которые ему шептали: тут что-то не то!
Где же было запрятано «что-то не то»? — ломал голову Реми. А оно было! Оно дразнило, оно подкрадывалось, оно накатывало некстати посреди очередной смешной фразы, и Реми делал усилия, чтобы не выдать своих сомнений.
И в то же время — оно интриговало. Оно обостряло ощущения. Более того, оно обольщало. И Реми чувствовал, что теряет голову.
После ресторана, прощаясь у подъезда, он уже грел ее холодные пальцы в своих руках, он дышал на них и целовал розовые нежные подушечки, прижимая их к своему лицу; он добрался до застывших, робких губ, он нырнул в умопомрачительно-воздушную, прохладную волну волос и шептал, шептал, шептал — что они встретятся завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, и вообще он поменяет билеты и задержится в Москве…
А потом что? — думал он. — Разве это спасет?
Реми обхватил ее за плечи.
— А потом я пришлю тебе приглашение на Рождество… В Париже очень красиво на Рождество… Приедешь?
Она кивнула, и ее волосы нахлынули на него вслед за руками, потянувшимися к его шее.
С проспекта Вернадского, куда он проводил Ксюшу, Реми направил свои стопы — вернее, колеса такси — на Смоленку, к большому старинному желтому дому, где в просторной трехкомнатной квартире обитал Кис.
Реми начал с порога: познакомился вчера с девушкой, имя какое чудное, только послушай — Ксью-ю-уша, но такая странная история приключилась, хотел бы услышать мнение друга…
— Спросил бы хоть для приличия, как я себя чувствую! — буркнул Кис.
— Я и так вижу — плохо.
— Мне почему-то всегда казалось, что французы — народ деликатный.
— Это всего лишь один из мифов.
— Спасибо, что просветил. Рассказывай свою странную историю. Только, предупреждаю, я вряд ли могу быть советчиком по части женской психологии.
— Во-первых, ты русский. И как русскому человеку тебе легче понять…
— Ты мне напоминаешь одну мою знакомую, — бесцеремонно перебил Кис, — она вечно приходит ко мне и спрашивает совета: скажи мне, Леша, как мужчина… А что я могу сказать как мужчина? Мужчины все разные! Одному надо сразу дать, чтобы его зацепить, а другого надо поводить за яйца (Кис вставил французское слово, которому его научил Реми: слово звучало как родное — «куй») как следует, потомить, чтобы дело выгорело…