Отсюда нетрудно понять, почему британская общественность в большинстве своем столь разочарована в политике.
И я, как никто другой, разделяю это разочарование.
4
— Быстро вы, — замечает Роза, едва я переступаю порог кабинета.
— Да, встреча прошла в сжатые сроки и в напряженной атмосфере.
Она вскидывает брови.
— Уильям, вы опять расстроили «главного кнута»?
— Пожалуй. Но он переживет.
Стоит мне устроиться за столом, как она тут как тут.
— Вот. — Вручает она мне листок из блокнота. — Можете скоротать время до следующего совещания за накопившимися звонками.
Беру бумажку и мысленно исторгаю стон от длиннющего списка имен и номеров с ее пометками.
— Перво-наперво я рекомендовала бы позвонить миссис Хендерсон.
— Миссис Хендерсон?
— Нора Хендерсон, из Маршбертона.
— Ах да. Чего она хочет?
— На прошлой неделе умер ее муж.
— Да вы что? — искренне потрясен я. — Какая ужасная новость!
Нора и Артур Хендерсоны — уважаемые лица в Маршбертоне. Точнее, бедняга Артур был таковым. Просто добропорядочные люди без всяких претензий.
— Она сказала, где будет прощание?
— В церкви Святого Марка.
— Понятно.
Как и любой человек не люблю похороны, но особенно не выношу церковные. Атеисту на них делать нечего. Несмотря на учебу в христианской школе, я уже давным-давно пришел к заключению, что Бога нет. Убежденность эта сформировалась у меня еще в подростковом возрасте, подле ложа больной матери. Где был Бог, когда она чахла прямо у меня на глазах? Мои молитвы так и остались безответными, и я лишь бессильно наблюдал, как она умирает. Неудивительно, что после подобного жизненного опыта мне редко удается подыскать слова утешения для людей, потерявших родственников. Мои банальности о лучших местах и вечном покое звучат не слишком искренне.
— Уильям?
— Прошу прощения, Роза, — вздрагиваю я, возвращаясь в реальность. — Задумался об Артуре.
— Вы были близки?
— Не особенно, но знал я его хорошо.
Она обходит вокруг стола и кладет мне руку на плечо. Разумеется, это не входит в ее служебные обязанности, но я благодарен за поддержку, даже если прикосновение лишь обостряет чувства, что я безуспешно пытаюсь унять.
— Если хотите, миссис Хендерсон позвоню я, — мягко предлагает она.
— Нет, спасибо. Я сейчас сам позвоню.
Пальцы Розы еще на мгновение задерживаются на моем плече, и она возвращается на свое место. Ввиду скорбного повода для предстоящего звонка глазеть ей вслед, пожалуй, будет не совсем уместно. Я обреченно опускаю взгляд на телефон и набираю номер Норы.
Следуют семнадцать бесконечных мучительных минут. Я всячески стараюсь приободрить женщину, рассказываю пару забавных случаев про Артура. Она плачет, практически беспрестанно. Похоже, мои байки совершенно не помогают, и я заканчиваю разговор, оставляя несчастную Нору в состоянии еще худшем, чем семнадцатью минутами ранее.
— Не ваш конек, да, Уильям? — бросает Роза из-за своего стола.
— Что не мой конек?
— Сочувствие.
— Вы заметили?
— Да я отсюда слышала рыдания миссис Хендерсон.
— Я старался как мог, но что тут можно сказать?
Женщина качает головой.
— Уильям, дело не в том, чтобы говорить. Дело в том, чтобы выслушать.
— Считаете, мои истории были не к месту?
— Пожалуй.
Моя секретарша права, и я даже задумываюсь, не перезвонить ли Норе. Впрочем, за свою политическую карьеру одно я усвоил твердо: дела важнее слов.
— Роза, не могли бы вы послать ей цветов и открытку?
— Мне ее подписать?
— Да, наверно, так будет лучше.
Она кивает и делает себе пометку. Я снова берусь та список звонков.
Мне удается вычеркнуть из него четыре пункта, а потом Роза снабжает меня необходимой канцелярщиной, и я вновь покидаю кабинет и направляюсь на очередное заседание, которое предпочел бы пропустить.
Некоторым утешением служит то, что путь мой лежит через центральный вестибюль, каменный восьмиугольный зал которого выглядит как настоящий собор: замысловатая плитка на полу, настенная мозаика, огромные сводчатые окна. Я столько раз проходил здесь за эти годы, но меня по-прежнему охватывает то же самое чувство изумления, что я испытал в первый раз.
Помимо величественной архитектуры и декора, здесь чувствуется почти осязаемая аура историчности. Частенько, когда вестибюль закрыт для туристов и во дворце воцаряется почти полная тишина, я устраиваюсь на одной из обтянутых кожей скамеек, что расставлены по периметру зала, и предаюсь умиротворенным размышлениям. Воображаю себе великих людей, чьи шаги некогда эхом разносились по этому священному месту: королей и королев, пап и президентов, прочих личностей, оставивших след в истории. Возможно, прозвучит нелепо, с учетом-то моего атеизма, но порой я ощущаю и присутствие их призраков, в том числе и более остальных омрачающего мне жизнь — сэра Чарльза Огастаса Хаксли.