Прибежали Максимов и Шешковский, они стояли на улице у подножия крыльца в ожидании начала шествия. Каждый занялся своим пациентом. Максимов с каким-то сомнением оглядел стилет. А потом, протерев спиртом свой перочинный нож, расширил мою рану. Кровь полилась гораздо интенсивнее.
— Зачем это, Викентий Петрович? — спросил я, морщась. — Вы мне мстите за должность министра?
Но врач хмуро глянул на меня и ответил негромко:
— Если бы я рассчитывал только на один удар, то я бы для гарантии смазал лезвие чем-нибудь. Давая стечь крови, мы уменьшаем вероятность заражения.
Шешковский слова врача услышал, пнул убийцу и спросил его:
— Клинок отравлен? Отвечай, пес.
Тот, кашляя, рассмеялся:
— Умный врач. Хороший, наверно. Ну да не поможет уже.
И снова рассмеялся. Я прислушался к себе. Вроде все было нормально. Так и ответил.
— Я настаиваю на операции, — безапелляционно заявил Максимов, — если проколота стенка кишки, то возможно заражение или внутреннее кровотечение.
— Это невозможно, доктор. Я должен венчаться на царство. Час-другой моя рана потерпит, а потом я ваш. Перевязывайте немедленно.
Максимов нахмурился и излишне нервно вырвал свою медицинскую сумку из рук подбежавшего Жана. Я с любопытством наблюдал, как доктор извлек из банки с притертой крышкой какой-то белый комок и приложил его к ране.
— Это что такое, Викентий Петрович?
Руки доктора ловко прибинтовали этот комок к моей открытой ране.
— Это болотный мох. В его целебности я имел возможность убедиться на раненных солдатах. Он да ваш уголь спасли немало жизней.
«Да это же сфагнум! — подумал я. — Как я мог забыть. Ведь известное же полевое средство. И даже с сильными антисептическими свойствами».
Тем временем нападавшего уволокли в подвалы дворца, и Шешковский перед тем, как проследовать туда же, произнес:
— Сожалею, государь, что так вышло. Не отрицаю нашей вины, но, скорее всего, это был одиночка. И, судя по всему, именно он убил игумена Иоанния. Ради церковного облачения, разумеется. Мы сейчас все выясним и о заказчике покушения, и о яде, если они были.
Шешковский поклонился и ушел палачествовать. Я же с помощью Жана и Новикова снова облачился в свои парадные, шитые золотом одеяния. И, чувствуя нарастающую боль в животе, направился на выход.
Торжественный проход по площади под оглушительный рев толпы и колокольный звон. Полумрак гигантского старинного собора. Молебен.
Церемония тянулась так долго, что я успел возненавидеть старославянский. Рана болела все сильнее и сильнее. Ощутимо поднялась температура. От благовоний мутило и кружилась голова. Хотелось пить. Но я изо всех сил старался не подавать вида.
Наконец под пение славицы Патриарх водрузил на мою голову мономахов венец, вложил мне в руки державу и скипетр. Я поднялся и проследовал за ним через Царские врата к алтарю. Где — о чудо! — Максимов, пока меня не было видно из основной части храма, поднес мне чашу с каким-то кисленьким отваром. Жажда сразу отступила. Стало веселее.
— Потерпи, сын мой, — услышал я негромкие слова Платона. — Что может быть лучше, чем через боль и страдания показать свое смирение и право на новое рождение.
Насчет нового рождения меня даже слегка заклинило. Он не о моем попаданстве часом? Но для дискуссий было не место и не время, и я только неопределенно мотнул головой.
Оставалось совсем немного: произнести коронационную речь.
Когда я ее сочинял, то ни в чем себе не отказывал, размахнувшись, как Фидель, часа на три, не меньше. Там должны были прозвучать все важные для меня моменты. Речь должна была стать чем-то вроде Конституции. Но сейчас я понимал, что в таком состоянии я не осилю свой замысел. Потому лихорадочно мысленно отбрасывал тему за темой, пока не осталась одна-единственная. Которую нельзя было сказать когда-нибудь потом. И я начал:
— Господь наш Иисус Христос завещал: «Надлежит нам исполнить всякую правду». Слова эти избираю я девизом своего правления. И самой первой правдой, которую следует признать прямо сейчас, это окончательное пресечение рода Романовых.
Я сделал паузу и оглядел изумленные лица толпы.
— Но и Голштин-Готторпской династии на русском престоле не место. И потому я перед лицом Господа нашего и перед лицом народа нашего отрекаюсь от иноземного своего прошлого. Отрекаюсь от титулов и владений, что прилагаются к оному. И объявляю о начале новой русской императорской династии. Династии владык всего православного и славянского мира. Династии Славяновых.