«Так мне уже давно не писали, — думал он. — С тех пор как Екатерина упразднила гетманщину. Хитрая лиса Голицин знает это прекрасно, и, следовательно, такое вступление неспроста».
Он попыхал трубкой, раскуривая её, и продолжил читать.
«Верно и усердно неся свою службу при дворе их императорских величеств Марии Терезии и Иосифа Второго, я имел возможность встретиться с одной молодой особой, называющей себя дочерью покойной государыни нашей Елизаветы Петровны. Якобы рождена она была в результате тайного брака между оной и вашим достойным братом Алексеем Григорьевичем».
Разумовский опять отложил письмо.
— «Здесь Голицин сообщает, что авантюристка эта принята при венском дворе и бравирует там своим якобы происхождением. При полном попустительстве как венских властей, так и самого посла. Он якобы ничего ни про какой брак Елизаветы не знает. Шельма».
Хмыкнув, он продолжил читать.
«Дама сия, называющая себя Елизаветой, княжной Владимирской, своими нарядами в русском стиле даже сумела оказать влияние на женскую моду при императорском дворе. Ликом своим и живостью характера она вполне походит на покойную императрицу, но документальные свидетельства, кои она предъявляет, видятся мне неубедительными, в отличие от не критично настроенных вельмож венского двора, ослепленных ее красотой.
По известным причинам мне приходится действовать осторожно в отношении неё, и потому я в целях установления истины обращаюсь к вам, любезный Кирилл Григорьевич, с просьбой пролить свет на обстоятельства якобы имевшего место законного брака вашего брата и на возможные плоды этого брака, коли все это действительно имело место. Буду рад любому вашему ответу.
С глубочайшим почтением прощаюсь. Всегда преданный вам друг, князь Дмитрий Михайлович Голицин. Писано в Вене 10 июня 1774 года от Р.Х.»
— По известным причинам, значит… — пробормотал Разумовский.
Ну что же. Причина ему была известна. Немка на трон реальных прав не имеет, и даже если Пугачева удастся извести, бунт это успокоить не сможет. А вот законная наследница по прямой от Петра Великого линии будет как нельзя более кстати. Вот только одна незадача. Сам Разумовский прекрасно знал, что настоящая дочь Елизаветы под именем монахини Досифеи сидит взаперти в стенах московского Ивановского монастыря. Он регулярно передавал ей деньги, которые та тратила в основном на украшение церкви и милостыню.
Бывший гетман встал, открыл потайную дверцу и отпер скрытый за ней железный ящик, вмурованный в стену. Оттуда на стол был перенесен большой ларец, заполненный бумагами брата.
Кирилл перебирал письма Елизаветы, перевязанные цветными ленточками. Дарственные от нее на земли и крестьян. А вот и выписка из метрики о бракосочетании в 1742 году, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы, рабов божьих Алексея и Елизаветы. И вторая выписка — о рождении в 1746 году девочки, нареченной при рождении Августой.
Бумаг было вполне достаточно, чтобы обосновать претензии на корону. Вот только какая роль у него самого при этом будет. И снова взгляд его упал на титул в начале письма.
— Гетман всей Малороссии, значит, — хмыкнул он, — ну, будем считать это началом торгов.
Почти неделя пребывания с Троице-Сергиевой лавре не была напрасно потраченным временем. Во-первых, мои соратники должны сами, без моего ежедневного пригляда, справляться с задачами. Я даже на ежедневные доклады, передаваемые мне конной эстафетой, не отвечал. Сами. Все сами.
Во-вторых, общение не с высокопоставленными иерархами, а со священниками среднего и низкого уровня пошло мне на пользу в плане лучшего понимания психологии этого сословия. Все-таки на самый верх в их иерархии попадают отнюдь не заурядные люди. Ну и душеспасительные беседы в средоточии православия несколько поправили мои нервы, как оказалось, весьма расстроенные за прошедший год.
Но все рано или поздно кончается. Одно из очередных эстафетных сообщений заставило меня сорваться в Москву. Конно, с заводными лошадьми, я со своей охраной преодолел семьдесят верст до столицы часа за четыре. Сразу же объявил большой военный совет и отправился отдыхать от скачки, переодеваться, трапезничать и слушать новости Салавата Юлаева.
Веселый башкирский вождь передал мне записку от архимандрита Платона и, скалясь, добавил:
— Одного из попов утром мертвым вынесли.
— Да? И кого?
— Тама записано, — потыкал пальцем в записочку Салават, — а иных происшествий не было. Народ к башне собирался. Я гнать не стал, как ты велел, но и не пускал. Объяснил, что великий совет в башне заседает. Потом еще раз объяснил. Потом еще. А потом уже стал гнать их всех. Зато сразу поняли и больше не лезли. Извини, бачка государь.