Ужe дома, едва переодевшись и наскоро выгуляв недовольного Дизраэли, он даже не поужинал, а открыл бутылку и запустил руки в вожделенную коробку. Разумеется, заинтригованный страшно, первым делом отыскал фельдъегерский пакет. Сургуч на нем имелся и сломан не был, Крымова сказала правду: с 1956 года никто к конверту не прикасался.
Базанов ожидал внутри увидеть что угодно: и отречение Аввакума, и тайную переписку Святейшего Синода с Папой Римским, и пытошные ведомости, и протоколы Феофана Прокоповича, и масонские отчеты времен Екатерины. Но там лежало действительно письмо. На двух листах ин-октаво. На одном стоял номер «3», а на другом «4». Стало быть, где-то затерялись еще первый и второй. Послание действительно начиналось с середины. И если опустить некоторые нюансы орфографии девятнадцатого века, письмо звучало приблизительно так:
"…Дорогой князь Григорий, как видишь, исполнил все по твоей просьбе. Это не древнеславянский и ни в коем случае не древнегреческий, писано на иврите иудейском, что само по себе удивительно. Наверное, неким неизвестным талмудистом времен Иуды Абарбанеля. Потому перевод, каюсь, занял столь много времени. Но мне удалось в достаточной мере, и думаю, твой интерес может быть удовлетворен. Это действительно нечто уникальное и потрясающее. Но, к сожалению, проверить истинность утверждений сего древнего документа не представляется возможным. Так как сам понимаешь, Его Императорское Величество носит благословенное имя Александр. Но все равно любопытно чрезвычайно. Перевод прилагаю со всем моим уважением. Ответного визита не жду по причине скорого отъезда на Чертомлык. Археологическая Комиссия Его Императорского Величества, долгих Ему лет в благости, изволила отпустить на экспедицию, страшно сказать, пять тысяч рублей ассигнациями. Так что на сей же неделе и намереваюсь отбыть. Засим остаюсь вечно твой благодарный должник
Иван Егорович Забелин.
Санкт-Петербург, 2-го мая 1862 года».
А дальше еще один лист, исписанный тем же мелким, профессорским почерком, сплошь отчего-то с двух сторон, хотя в те времена так писать было не принято и даже почиталось за дурные манеры. Но может, у знаменитого археолога – а кто такой Забелин, Базанов понял сразу, – попросту не нашлось в предотъездной спешке ничего более под рукой.
И Андрей Николаевич, глотнув для храбрости вина, принялся читать четвертый лист, перевод с рукописи некоего неизвестного талмудиста. Все это имело вид подробной инструкции, поэтапной, будто предназначенной для эксплуатации какого-то предмета или скорее агрегата с комментариями переводчика в скобках, и Базанов не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял, то опешил донельзя. А когда от столбнячного своего состояния хватил бутылку кагора до дна, то через полчаса содержание «глупого письма» окончательно дошло до его замороженных ужасом мозгов. Потому что с пьяной ясностью он немедленно сложил два и два, и Андрею Николаевичу Базанову на минутку стало худо. Впрочем, тут же успокоил он сам себя, ничего страшного еще не произошло и, возможно, не произойдет вовсе. Но тут же где-то в глубинах его памяти шевельнулось давнее и нехорошее свидетельство, а может и просто слух. Все это необходимо было проверить, и даже завтра. Потому что если это «глупое письмо» не лжет… Черт возьми, Базанов был скептиком и закоренелым эмпириком, но уж больно там все сходилось одно к одному. И не дай бог, если правда, – это выйдет почище ядерной бомбардировки, а может, и она тоже. Завтра, завтра же он наведет справки в некоем интересном месте, где ему как раз оставались должны услугу.
Глава 3
Утро красит нежным цветом…
Да, славный был человек Алексей Петрович Ермолов, генерал от инфантерии, друг декабристов, усмиритель Кавказа. Можно даже сказать, в чем-то великий человек. Только вот фамилия подкачала. И что бы ему не именоваться, скажем, Трубецким или, на худой конец, Осокиным. Нет, Ермолов. А это вызывает некие параллели и напрасные ожидания, иногда совсем неудобные и выказанные некстати. И у бедного его случайного однофамильца теперь от этого совпадения частенько болит голова. И стены древнего Кремля не спасают. Взять хоть бы и портрет – ведь ни малейшего же сходства. Только желтушная пресса трындит свое – потомок да потомок. Опять же, из их семьи и на Кавказе-то никто не бывал, разве что в брежневские времена по профсоюзной путевке. Коренные петербуржцы бог весть с каких времен, прапрапрадед – кажется, служил по акцизному ведомству и был, шутка ли сказать, коллежский асессор. А прапрадед, тот уж даже во флотские лейтенанты вышел. Однако знаменитому генералу Ермолову никакая не родня, ему ли не знать? Но это малая беда по сравнению с теми сплетнями, что заплетает изо дня в день о нем самом «желтая» бульварная публика.
Владимир Владимирович, тоже Ермолов, досадливо вздохнул и окинул коротким взглядом вид из окна на тот самый Кремль, что полагалось красить утру. Но это только полагалось, и то в мае, а нынче мелкий распротивный ноябрьский дождик распространял кругом одну лишь блеклую серость. Подъезжали. Головная машина кортежа уже приступила к торможению, охрана готовила зонты. Будто эта мизерная влага с небес и есть самая страшная угроза его персоне. Да впрочем, у ребят свои заботы. Не случись вовремя зонта – нагорит по первое число. Тут уж и он, Ермолов, ничем не поможет. Режим есть режим.
Теперь имеется у него один только час времени – до начала официальной свистопляски рабочего дня, – когда он, Ермолов, может на покое привести мысли в порядок, так сказать, в тиши кабинета и хоть немного восстановить душевное равновесие. А потом уже он явит на люди строгий, заботливый лик государственного мужа, чей один лишь взгляд гарантирует гражданам вверенной ему страны спокойствие и обещание грядущего процветания. И кто бы знал, кроме разве ближних его помощников, чего именно теперь стоит Ермолову это пресловутое спокойствие. Затишье на Северном Кавказе и на Южном, мудрое руководство, гип-гип-ура!
И как раз сегодня, будто назло, Ермолову совсем не удавалось собраться с мыслями, а час, единственный нужный ему, как воздух, утекал безвозвратно по минутам. В голову лезла всякая второстепенная чушь. Так бывает, и от хронического переутомления тоже, когда самому себе уже невозможно приказать думать о чем-то определенном. Кому другому – пожалуйста, а вот себе, шалишь, не выходит. И ум его терзался по пустякам. Вот тоже – о вчерашней выходке Турандовского в Государственной думе, и ведь наверняка уже попало во все международные информационные агентства. Конечно, разбираться с Турандовским не его забота, но как же некстати! Сам по себе умеренно правый депутат, либеральный фракционист был бы еще полбеды, но в контексте текущих дел, о тайной подоплеке которых Турандовский не имел понятия, заявление его могло подтолкнуть тот самый крайний камешек, способный вызвать обвал. А ведь «принцессу Турандот» предупреждали уже не раз: не рвись поперед батьки в пекло, не трави зайца танками, – да видно, без толку. А прозвище вышло удачным, как говорится, будто по мерке сшито. И за капризный нрав, и за вечную неразбериху в голове. С Турандовским требовалось обращение даже не как с обезьяной, вооруженной гранатой, а как с примадонной-балериной в состоянии запоя – пойди пойми, что выкинет или удумает в следующую минуту. И обидчив до крайности, так же, как и труслив. Правда, народ его любит. Ну а как не любить такого?! Суматошного и сумасбродного, кроющего всех направо и налево с трибуны, без различия чинов… И главное – имеет планы срочного спасения Отчизны, один фантастичнее другого. Что же, сказочников и юродивых на Руси завсегда привечали. А окажись, случаем, бедная «принцесса Турандот» завтра, к примеру, у власти, так и сбежала бы, глядишь, на второй же день. Впрочем, именно сейчас Ермолов охотно махнулся бы с «принцессой» местами. А что? Завывай себе с разных трибун на всякие голоса, а лбы в кровь пусть расшибают другие.