Олешиха сидела на середине телеги, привалившись к охапке сена. Ей было мягко и не брызгало грязью, только вытянутые ноги занемели. От того, что телега наклонялась то на один бок, то на другой, голова Олешихи болталась из стороны в сторону, большой свернутый в несколько раз цветастый платок сбился, и из-под него вылезали седые пяди волос.
Сашка сидел на краю телеги, свесив ноги, смотрел на плывущие мимо голые скучные поля и тихо насвистывал себе поднос какую-то песню.
Впереди показалось Черемково. Первой стала видна церковь — высокая, белая, с большими окнами и блестящим позолоченным крестом на голубом, недавно покрашенном куполе.
Дед рассказывал Сашке, что эту церковь построили очень давно, сто лет назад. А когда строили, то глину для раствора замешивали на яйцах, чтобы кладка была крепче. Оттого, дескать, церковь и стоит столько, не рушится.
И золотой крест, и золотой купол, и белые стены церкви Сашке давно знакомы. И звон церковных колоколов он слышал не раз: сначала маленькие колокола зазвонят — «динь-дон, динь-дон», — словно щенята лают, а потом загудят большие — «бом-м, бом-м!..» А вот внутри церкви Сашка еще никогда не был.
В Черемкове Микола Медвежатник привязал лошадь к столбику возле магазина, бросил перед ней охапку сена и сказал:
— Пойду в больницу, попрошу справку о своей болезни, чтобы бригадир каждый раз не придирался. Потом по магазинам пройдусь. Вы тоже побыстрее со своим делом управляйтесь. Надо пораньше домой вернуться, чтобы на конном дворе не ругались.
— Нам недолго, — кивнула Олешиха, вылезая из телеги. С трудом переставляя онемевшие ноги, она пошла прямо к церкви. Сашка шел за ней.
Навстречу им попадалось много народу, все больше старухи в длинных черных юбках и белых платочках.
— Давай скорее, — торопила Олешиха Сашку. — Знать, обедня уже отошла. Сейчас начнут крестить.
В церкви народу было мало. Под высокими сводами гулко отдавались шаги. Сашка заробел и остановился возле двери. Олешиха взяла его за руку и повела внутрь. Сашка робко оглядывался вокруг. На стенах, на потолке были нарисованы большие иконы. Множеством светляков по стенам горели свечи. Каждый звук отдавался, как в пустой корчаге. В одном углу возле большого котла, стоявшего на полу, толпилась жиденькая кучка людей — бабы, старики, несколько мальчишек. Бабы держали на руках грудных детей. Дети плакали.
— Что это? — спросил Сашка Олешиху, показывая на котел.
— Это купель, милый, — тихо ответила Олешиха. — В ней и крестят.
Олешиха подошла к бабам с ребятами и встала рядом. Из низенькой боковой алтарной дверцы вышли поп, дьякон и псаломщик. Они подошли к купели и затянули молитву. Поп был долговязый, с широкой пышной бородой, а дьякон низенький, толстый, с тонкими руками. Риза на попе поблескивала золотом, из кадила, которым размахивал дьякон, вился голубой сладковатый дымок.
Поп приступил к крещению. Бабы с младенцами подходили одна за другой к купели. Вот наступила очередь Олешихи. Олешиха развернула Костика и передала попу. Тот привычным жестом положил широкую костлявую ладонь на лицо мальчика, зажал ротик и носик, заткнул длинными пальцами ушки и трижды окунул Костика в купель.
Сашка развернул свой узелок, в котором был кусок ситца, расстелил ситец на руках, как велела мать. Поп, ласково смотря на Сашку, положил Костика ему на руки и, чуть притронувшись к лобику и ладошкам плачущего Костика, чем-то помазал их. Костик барахтался и вырывался из рук, и Сашка поскорее отдал его Олешихе.
Бесчисленные, похожие один на другой лики святых на стенах и потолке, горящие свечи, купель, голые дети, широкая борода попа, густой бас псаломщика, нестройное пение баб, тянувших на разные голоса одни и те же слова: «Господи помилуй!..» — все смешалось у Сашки в голове. Когда они с Олешихой вышли из церкви, у него шумело в ушах, как будто он только что вынырнул из воды.
Карий стоял у того столбика, к которому его привязал Микола. Все сено с телеги растащили бродившие вокруг подводы козы. Миколы нигде поблизости не было.
Олешиха с Сашкой подождали немного. Подул ветер, похолодало. Олешиха, глядя на серое небо, сказала:
— Сбегай-ка поищи деда Миколу.
Сашка нашел Медвежатника в столовой. Он сидел за столом перед пустой бутылкой и, обхватив голову руками, бормотал что-то непонятное.
— Дед Микола, а дед Микола! — окликнул его мальчик. — Домой надо ехать.