— Задержалась, Костенька, в школе. Я сейчас быстро руки вымою и тоже сяду за стол.
Костик указательным пальцем почесал в ухе.
— Опять холод будет, — серьезно сказал он.
— Почему же?
— Когда чешется ухо — это к холоду. Я ведь зимний.
Варя улыбнулась, услышав в голосе Костика бабкины интонации. Вытирая руки длинным вышитым полотенцем, Варя вышла к столу из-за печки, где висел умывальник, и вдруг остановилась в недоумении: Костик стоял перед столом на коленях и неловко, неумело крестился, касаясь пальцами лба, живота, плеч.
— Костик, что ты делаешь?
Мальчик посмотрел на Варю с удивлением.
— Когда за стол садишься, обязательно надо помолиться, — сказал он. — Не то бог спорины не даст. Вот так надо.
Он сложил вместе три пальца правой руки и поднес их ко лбу. Варя схватила Костика за руку.
— Не надо это делать!
— А баба и деда молятся. Баба говорит, что надо. Вот так перекреститься и сказать: «Господи помилуй. Бог-батюшко, дай спорины». Мама, а какой он, бог-батюшко? Как деда? — тормошил Варю Костик.
— Никакой. Его нет, — ответила Варя и, подняв Костика с колен, посадила на стул рядом с собой.
Олешиха молча наблюдала за всем происходящим и только глубоко вздохнула. Варя повернулась к матери:
— Зачем ты его учишь молиться? Сама, если хочешь, молись хоть день и ночь, а его не заставляй. Незачем мальчику голову этим забивать. Чему нужно будет, я его сама выучу.
— Учи, учи, как бабушку не слушаться. Успеет еще разболтаться. Посмотрит, как ты мать свою ни во что не ставишь, и он так же будет, — сердито проговорила Олешиха и со стуком поставила на стол чашку с супом. — В школе болтай, что хочешь, а мне здесь всякую ерунду не мели. Дома пока еще я хозяйка. Умру, тогда живите, как знаете, а покуда жива, от своего не отступлюсь. Воровать я его не учу. А бога всем почитать надобно. От дедов это идет, и не нам обычай рушить.
— Деды почитали, теперь не почитают, — сдерживая возмущение, ответила Варя. — Теперь все знают, что никакого бога нет.
— Болтай, болтай больше. Ты-то целыми днями дома не бываешь, я его ращу. Выходит, меня он и должен слушаться. Хоть он и чужой мне, а в обиду его не дам и плохому не научу.
Олешиха повернулась к мужу, словно у него ища поддержки. Но Алексей Филиппович хлебал суп и, по всему видать, в разговор вступать не собирался. Немного помолчав, Олешиха сердито заключила:
— Отвадишь мальчишку от бога, как раз бог его накажет. Попомни мое слово.
— Мама, а я вчера снег с крыши сбрасывал, — звонким голосом сказал Костик. — С дядей Андреем. Дядя Андрей сказал, что я уже большой, настоящий мужик.
— Какой дядя Андрей? — подозрительно спросила Олешиха, взглянув на Варю.
— Не знаю, — покраснев, ответила Варя.
— Ты у меня, Варвара, смотри. Чтоб все честь по чести было.
— Ну, что ты, мама…
— Что, что… Просто так парень к молодой девке в дом ходить не станет.
Алексей Филиппович поднялся из-за стола и направился к двери. Костик побежал за ним.
— Деду, ты на лошади поедешь?
— На лошади, Костюшка, на лошади.
— Я с тобой, деду. Можно?
— Спросись у матери. Коли отпустит, поедем.
— Поезжай, Костенька, — сказала Варя, — только к лошади близко не подходи и не балуйся.
— Я не буду баловаться. Я буду дедушку слушаться.
Варя возвращалась в школу после обеда. Она медленно шла по улице и думала о том, что впереди, видно, предстоит еще немало таких же тяжелых и неприятных разговоров с матерью, какой был сегодня: мать от своего не отступит.
А Костик стоял на мчащихся розвальнях, расставив ноги и держась за вожжи. Скрипел под полозьями укатанный снег, быстро бежала навстречу дорога, Сивка весело помахивал из стороны в сторону хвостом, мотал головой. Из-под его копыт летели комочки снега. Они попадали Костику в лицо, прилипали к шубке. Но Костик не отряхивался, он весь светился счастьем и думал: «Ехать бы так и ехать долго-долго, далеко-далеко…»
Но дорога до конного двора коротка: не успеешь как следует прокатиться, как надо уже слезать, открывать большие ворота и заводить лошадь в ограду.
Впрочем, и на конном дворе немало интересного. Костик здесь бывал не раз, многое знает.
В самом конце конюшни в отдельной загородке стоит жеребец Кактус. Кроме Алексея Филипповича, никто не смеет к нему заходить. Чуть кто приблизится к его стойлу, Кактус начинает бить копытами, грызть ясли и ржать так, что дрожат стены.
Костик один раз видел Кактуса, когда того на длинных вожжах гоняли по кругу.