— Не знаю. Он их сам отобрал.
— Писем было много?
— Да, я их храню в чемодане, никто об этом не знал, даже Иродион.
— Где лежал чемодан?
— В лоджии, в стенном шкафу. Когда Иродион уезжал, я доставала их и перечитывала.
— Возможно, Паата когда-нибудь заметил, как вы их доставали, и заинтересовался или случайно наткнулся, когда искал что-нибудь…
— Не знаю. Он прочел все.
— Откуда это вам известно?
— Письма все перепутаны, а я их складывала по порядку.
— Вы предполагаете, что он прочел их именно в ту ночь?
— В другое время это было невозможно, стенной шкаф был заперт, а в тот день я забыла ключ в дверце.
— Значит, если писем, вы говорите, много, он их читал всю ночь… Мог ли он понять, что это письма от отца.
— Конечно.
— Вам кажется, есть какая-нибудь связь между…
— Я ничего не знаю. Я только хочу, чтобы вы прочли эти письма, — она подняла на меня свои горестные серые глаза. — Я знаю, что вы подозреваете Иродиона. Он — тяжелый человек и плохо относится к Паате, но… — она не договорила. И я не стал настаивать.
— Разрешите? — я раскрыл первый треугольник.
Она кивнула, снова залившись краской.
Письмо было любовное. Обычное письмо влюбленного юноши, готового весь мир положить к ногам своей избранницы. В этом письме он за что-то просил прощения. Во втором письме было уже много горечи, вызванной разлукой с любимой. В третьем — какой-то сержант сообщал Маке Хергиани подробности гибели ее мужа.
Зачем эти письма Паата спрятал в карман брюк? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен прочесть все письма и понять, почему он выбрал именно эти три.
— Паата говорил вам, что утром собирается с товарищами на Тбилисское море?
— Да, и я обещала его отпустить, — Мака разрыдалась, спрятав лицо в ладони.
Каждый ее всхлип болью отзывался в моем сердце и, когда, казалось, сострадание и сочувствие во мне вытеснили все остальные чувства, вдруг взошло золотое всемогущее солнце и осветило самые затаенные уголки моего сознания. И я прозрел, и все понял, и готов был рассказать обо всем этой плачущей, потерявшей надежду женщине, но что-то меня удержало. Еще немного, какой-нибудь шаг, мгновение, и в цепи моих рассуждений все звенья будут на месте, тогда попробуй — разорви их!
— У меня к вам большая просьба.
Она подняла голову и перестала плакать.
— Я понимаю, как дороги вам эти письма и как тяжко отдавать их в чужие руки, но я бы хотел получить их все — на два-три дня.
Она ответила не сразу.
— Мне страшно…
— Я обещаю вам беречь их как зеницу ока.
— Вам это необходимо?
— Я хочу понять, почему ваш сын выбрал именно эти три письма и какое впечатление они произвели на него, когда он читал их в ту ночь.
Мака Хергиани быстро поднялась со стула, снова поразив меня девичьей легкостью и хрупкостью, долгим взглядом поглядела мне в глаза и, не прощаясь, вышла из кабинета.
Мне показалось, что она тоже поняла и хочет мне помочь, должна помочь.
До самого вечера я ждал. Курил сигарету за сигаретой, расхаживал среди голубого табачного тумана. Когда я почти перестал надеяться, она пришла и молча протянула мне пакет, аккуратно перевязанный шелковым шнурком.
В тот вечер я должен был идти к Наи, но не пошел, заперся у себя и разложил на столе письма. Большинство из них было написано карандашом, лежали они вразброс, и мне захотелось сложить их по порядку. Раскладывая листочки по датам, я старался не вчитываться в отдельные фразы, как стараешься не слушать разговор о фильме, который только предстоит посмотреть, о книге, которую должен прочесть. Никогда не думал, что меня так взволнует одно только присутствие в моей комнате писем чужого, незнакомого человека. Письма эти принесли с собой особый запах — то ли слабых женских духов, то ли старой истертой бумаги — запах прошлого.
В ту ночь я не помнил ни о чем, кроме прекрасной и возвышенной любви, которой были посвящены письма Гочи Хергиани.
3.8.42.
У меня к тебе просьба: напиши, что приедешь сюда. Я хоть и знаю, что это невозможно, все равно буду счастлив.
Как же я стосковался без тебя!
Взглянуть бы на тебя хоть одним глазком, чтобы ты даже не заметила, и то — мечта несбыточная.
Вчера я забежал к твоим. Мама приняла меня так тепло, что я с трудом сдержался, чтоб не расцеловать ее. Когда я пришел, она гладила и все было так просто, по-домашнему, что мне уходить не хотелось.
Хочется мне крикнуть на весь мир, что люблю тебя бесконечно. Если бы люди тысячу лет назад не создали бога, я бы придумал религию сегодня, потому что боготворю тебя. Ты улыбаешься, да? А я прошу у тебя прощения за то, что люблю тебя так сильно и все-таки недостаточно!