Он ловко выхватил у капитана приемник, выдернул наушники и дал звук.
Затрещало, засвиристело, зазвенело ветряным колокольчиком. Женский голос перекрыл все помехи.
— Панкрат, ты гений! Я взяла чуйку-диджея и мы убили танцпол! Квадрозвук, фракталы по стенам, вибропол, море ароматов… Как их перло, как тащило, как плющило — жаль, милый, ты этого не видел. И не скоро увидишь — там тебе не Таити. Кстати, хотела сказать, что выхожу замуж. Сообщений больше не жди. Ты был моим лучшим, но все кончается. Те апа ату неи, красавчик, до встречи на Земле!
Экипаж помолчал из вежливости.
— Сочувствую, — буркнул Берлов и похлопал товарища по плечу. — Свинская выходка. Сегодняшнее?
— Нет, — вздохнул Панкрат. — Я ждал вестей послезавтра. И давно догадался — хреновым бы я был телепатом, если б не понял. У Селены никак не хватало смелости… Что ж, счастья ей.
Чуткие пальцы Панкрата вцепились в подлокотники кресла, третий глаз пошел рябью. Ничего, он мужик, справится. Задумчивый Дзюба поглядел на приемники, потом выдернул наушники из ближайшего.
— Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует 15 часам московского времени…
Следующий.
— Седьмой! Седьмой! Я Кюри! Нашел воду. Берите мои пеленги…
Последний приемник молчал так долго, что капитан решил — сломан. Но Панкрат покачал головой — играет тишина. Дзюба вслушался в еле слышно ажурное переплетение стеклянных звонов и хрупких шелестов, покачал головой — нам, землянам, недоступно наслажденье чудным звуком.
— Не нравится мне эта история, — подытожил Берлов. — Товарищи, я бы не торопился докладывать о ЧП Базе, пока сами не разберемся, кто заполняет эфир. Панкрат, реально запеленговать, откуда идет передача?
— С точностью до пары световых часов — запросто, — буркнул Панкрат. — Точка где-то в окрестностях Эпсилона Индейца.
«Не важно, насколько ситуация плоха, вы всегда сможете сделать ее еще хуже» писал Б. Бондарев и оспорить его не представлялось возможным.
Панкрат не стал сообщать капитану о своих планах — он резонно боялся, что не встретит ни малейшего понимания. Предстоял последний прыжок, экипаж в полном составе, включая недовольного Мотьку, разлегся по своим камерам, как полагается по уставу — за четыре часа до заморозка, через шесть часов после подъем. Но если не набрать код и выждать десять минут в голубоватой отвратительно холодной жиже, то никто ничего не заметит.
В тихой комнате наконец-то наступила настоящая тишина. Панкрат вырубил все приборы, даже планшет, перевел приемники на автономку и выключил свет. Травяной ковер манил, связист лег навзничь, раскинул руки, закрыл глаза и на пару минут провалился в транс, ощупывая пространство. Все пусто. Все равно. Все спокойно.
Часа хватит. Активация чипа, четырехкратно усиленный позывной неизвестной радиостанции и свободный, не загруженный ничем разум. Калибровка сигнальных систем, смена фокусировки глаз, запредельное расширение слуха. Скорость мысли быстрее скорости света, давно доказано. Превращаешь себя в невесомый поток молекул, звездную пыль и отправляешь вперед, по вектору звука. Мимо огромных провалов глухой и немой тьмы, мимо вспышек ослепительно белого света и фиолетовых лент газа. Мимо стаи комет, ледяных и безжизненных, мимо тусклого шара древней звезды и лохматых протуберанцев новой. Мимо взрывов и колыханий, пустоты и невидимых сгустков пространства, магнитных бурь и тепловых облаков. Звуком оммм, словом дым, светом смерти, смирительным медом… Ти-ти-та, ти-ти-та, ти-ти… есть! Пеленг! Координаты!!!
Пространство жонглирует огненными шарами, мир изгибается бешеной кошкой, скручивается спиралью, проваливается и уходит из-под ног. Свободное падение во все стороны разом, кровь кипит и выплескивается сквозь веки. Нота нет дребезжит раскаленной иглой, алый грохот обрушивается сладким запахом в грудь, шею сводит звонкий укус…
Дзюба был бы плохим капитаном, если б не знал все причуды своих парней. Сигнал сирены сработал стоп-кодом для анабиозки, створки раскрылись, остальное — дело техники. В чем мать родила, капитан промчался по коридорам, ухватил за шкирку ничего не соображающего Панкрата, проволок его по полу и затолкал его в камеру за пятнадцать минут до прыжка.
Когда фрегат вынырнул из прыжка прямиком к Оортову облаку Эпсилона Индейца, связного у экипажа все ещё не было. Доктор Д-382-ХС разводил манипуляторами — сон, покой, седативные, адаптогены, через три-четыре дня можно рискнуть будить, но до полного восстановления никаких трансов. Иначе психику пациенту и на Земле вряд ли соберут.
Пилот Мустафин умел работать со связью. К выходке Панкрата он, в отличие от капитана и навигатора, отнесся стоически — приступ «звездочки» обошелся без трупов и повреждений, вот и славно. Случалось и хуже, намного хуже, вам ли, Иван Терентиевич, не знать. Координаты есть — ими и воспользуемся, а Панкрат пусть себе отдыхает. И мы отдохнем в тишине. Понурый Берлов не стал возражать, но капитан видел — навигатор тоскует по товарищу, по язвительным пикировкам и сомнительным выходкам. Кто б мог подумать? Дзюба подумывал даже — не посадить ли Мишу на разведочный ботик, не отправить ли его на богом забытый планетоид, где, по мнению связиста, располагался загадочный передатчик. Увы, грузный Берлов в душе оставался романтиком и фантазером. А Мустафина, как судачили девчонки на Базе, целиком выпилили из марсианского льда. Его тату неизменно светилось белым, голос оставался спокойным и выражение лица почти не менялось. Иногда Дзюбу подмывало поднести детектор к бритому наголо, шишковатому черепу пилота, но капитан понимал, что товарищ не поймет шутки. Поэтому ботик повел Мустафин — экипаж не сомневался, что пилот соберет информацию с дотошностью робота.
Планетоид был как планетоид — безжизненный ком из камней и льда, болтающийся на поводке притяжения мамы-звезды. Ни атмосферы, ни гейзеров, ни метановых озер или хлорных дождей, ни бездонных пропастей или вздымающихся в пустоту скал. Невысокие горы, неглубокие трещины, острые шпили льда, пустые и ровные как стол долины. И пыль, пыль, пыль — мелкая, серая, легкая, покрывающая все вокруг. Мустафин шел низко, он видел кратеры астероидов, штрихи упавших камней, узоры и линии магнитных аномалий. Тысячи тысяч лет пыль царила здесь, берегла летописи событий.
Добросовестные камеры не фиксировали ничего лишнего — ни дорог, ни куполов, ни механизмов. Мустафин не спешил — он шел по пеленгу, по сигналу:
— От Совета Министров СССР. На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Поврежден один из атомных реакторов. Принимаются меры для ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь.
Что за авария произошла на атомной станции Мустафин не помнил, но судя по эсэсэсэр неизвестная радиостанция ловила передачи вековой давности. Или считывала их с подсознания экипажа. Принцип работы вектора мысли ещё не до конца описан и формальной логике не поддается, возможно чудак Панкрат сбил настройки инопланетного приемника или сумел пробить канал связи между прошлым и будущим. Разберемся!
Двойная цепочка следов возникла прямо посреди долины. Словно кто-то спрыгнул с катера или ботика прямо в пыль, поднялся на две ноги и пошел себе неторопливо, неся что-то тяжелое на левом плече, а потом вернулся назад и исчез. Мустафин аккуратно посадил ботик в серый песок и двинулся следом. У неизвестного оказался широкий шаг, он хорошо адаптировался к низкой тяге, ни разу не упал, и походка его не особо отличалась от человеческой. А вот станция не походила ни на что, виденное пилотом раньше.
Октаэдр, составленный из металлических труб с четырьмя опорами-лапами. Переплетение проводов, нитей, струн и тросов. Полупрозрачные колокольчики и шары, трубки и палочки, ветряные арфы, крученые раковины, звонкие на вид бубенцы, ленты из материала, похожего на замороженную бумагу, тысячи тысяч бусинок. Пыль скрывала цвета и детали, но Мустафин понял — от любого ветра конструкция бы зазвучала фантастическим многоголосьем. Вот только атмосферы здесь нет и никогда не было, причудливая симфония заслужила лишь немоту.
Не удержавшись, пилот тронул манипулятором гроздь колокольчиков — и струны заколыхались, задрожали, каждая в своем ритме. Серая пыль осыпалась медленным облаком, проявились цвета, стеклянные и густые. Неслышный звук двигал ленты и трубки, вращал бусины, теребил колокольцы и провода. Музыка говорила, Мустафин не стал слушать.