– Хорошо,– отвечал Макиэн послушно, как солдат.
– Ну и прекрасно. Пошли! Вон туда, за третий куст – и вниз, в долину.
Тернбулл быстро пошел по указанному пути; но вскоре остановился на извилистой тропинке, почуяв, что Макиэн за ним не идет.
– Что с вами? – спросил он.– Вам плохо?
– Да,– ответил Макиэн.
– Хлебните немного,– сказал Тернбулл.– Бутылка у вас.
– Я не болен,– произнес Макиэн странным и скучным голосом.– Точнее, у меня болит душа. Меня мучает соблазн.
– Что вы такое говорите? – спросил Тернбулл.
– Сразимся сейчас! – неожиданно и звонко крикнул Макиэн.– Здесь, на этой блаженной траве!
– Да что с вами, дурак вы…– начал Тернбулл, но Макиэн кричал, ничего не слыша:
– Вот он, час воли Божьей! Скорее, будет поздно! Скорее, сказано вам.
Он вырвал шпагу из ножен с невиданной яростью, и солнце сверкнуло на клинке.
– Дурак вы, честное слово,– закончил Тернбулл.– Спрячьте шпагу. На первый шум выйдут люди, хотя бы из того дома
– Один из нас уже умрет,– не сдался Макиэн.– Ибо пробил час Божьей воли.
– Меня мало трогает Его воля,– отвечал редактор «Атеиста».– Скажите лучше, чего хотите вы.
– Дело в том…– начал Макиэн и замолчал.
– Ну, ну! – подбодрил его Тернбулл.
– Дело в том,– сказал Макиэн,– что я могу полюбить вас.
Лицо Тернбулла вспыхнуло на мгновение, но он насмешливо сказал:
– Любовь ваша выражается несколько странно.
– Не говорите вы в этом стиле! – гневно закричал Макиэн.– Не насилуйте себя! Вы знаете, что я чувствую. Вы сами чувствуете так же.
Тернбулл снова вспыхнул и снова сказал:
– Мы, шотландцы с равнины, думаем медленней, чем вы, уроженцы гор. Дорогой мой мистер Макиэн, о чем вы говорите?
– Вы это знаете,– отвечал Макиэн.– Сражайтесь, или я…
Тернбулл глядел на него спокойно и серьезно.
– …или я не смогу сражаться с вами,– неожиданно сказал Макиэн.
– Можно мне сначала задать вам вопрос? – спросил Тернбулл.
Макиэн кивнул.
– Что станет,– спросил Тернбулл,– если мы не будем драться?
– Я буду знать,– отвечал Макиэн,– что слабость моя помешала справедливости.
– Слабость, справедливость…– повторил Тернбулл.– Но это же просто слова.
– Ах, номинализм…– сказал Макиэн и устало махнул рукой.– Мы разобрались в нем семь столетий тому назад,
– Разберемся же и сейчас,– сказал Тернбулл.– Вы действительно считаете, что любить меня грешно? – И он неловко улыбнулся.
– Нет,– медленно отвечал Макиэн,– я не это хотел сказать. Быть может, в том, что вы исповедуете, не все от лукавого. Быть может, вам явлены неведомые мне истины Божьи. Но мне надо сделать дело, а добрые чувства к вам этому мешают.
– Мне кажется, вы сами чувствуете,– мягко сказал атеист,– что от Бога, а что – нет. Почему же вы верите догме, а не себе?
Макиэн потерял терпение, как теряет его человек, когда ему приходится объяснять каждое свое слово.
– Церковь – не клуб! – закричал он.– Если из клуба все уйдут, его просто не будет. Но Церковь есть, даже когда мы не все в ней понимаем. Она останется, даже если в ней не будет ни кардиналов, ни папы, ибо они принадлежат ей, а не она – им; Если все христиане внезапно умрут, она останется у Бога. Неужели вам не ясно, что я больше верю Церкви, чем себе? Нет, что я больше верю в Церковь, чем в себя самого? Да что мне до чувств, когда их перевернет приступ печени или бутылка бренди? Я больше верю в…
– Постойте,– перебил его Тернбулл,– вы говорите «я верю». Почему вы доверяете своей вере и не доверяете своей… скажем, любви?
– Я могу доверять тому, что во мне от Бога,– серьезно отвечал Макиэн.– Но во мне есть и низшее, животное начало, ему доверять нельзя.
– Значит, ваши чувства ко мне – низкие и животные? – спросил Тернбулл.
Макиэн впервые за эту беседу посмотрел на него не гневно, а растерянно.
– Что бы ни свело нас,– сказал он,– лжи между нами быть не может. Нет, мои чувства к вам не низки. Я ненавижу вас потому, что вы ненавидите Бога. Я могу полюбить вас… потому что вы хороший человек.
– Ну что ж,– сказал Тернбулл (лицо его не выдало никаких чувств),– что ж, будем драться.
– Да,– отвечал Макиэн.
И клинки их скрестились, и на первый же звук стали из ближнего дома вышел человек. Тернбулл опустил шпагу. Макиэн удивленно оглянулся. Почти рядом с ним стоял крупный, холеный мужчина в светлых одеждах и широкополой шляпе.
Глава V
МИРОТВОРЕЦ
Когда дуэлянты увидели, что они не одни, оба сделали очень короткое и одинаковое движение. Каждый из них заметил это и за собою, и за другим, и понял, что это значит. Они выпрямились, словно и не думали драться, но не сердито, а скорее с каким-то облегчением. Что-то – не то вне их, не то внутри – неуклонно размывало камень клятвы. Они вспоминали зарю своей вражды, как вспоминают зарю любви несчастные супруги.
Сердца их становились все мягче. Когда шпаги скрестились там, в лондонском садике, и Тернбулл, и Макиэн готовы были убить того, кто им помешает. Они были готовы убить его и убить друг друга. Сейчас им помешали, и они ощутили облегчение. Что-то росло в их душах и казалось им особенно немилосердным, ибо могло обернуться милосердием. Каждый из них думал – не подвластна ли дружба року, как подвластна ему любовь?
– Конечно, вы простите меня,– и бодро и укоризненно сказал человек в панаме,– но я должен с вами поговорить.
Голос его был слишком слащав, чтобы называться вежливым, и никак не вязался с довольно дикой ситуацией,– увидев, что люди дерутся на шпагах, любой удивился бы.
Не вязался он (то есть голос) и с внешностью незнакомца. Все в этом человеке дышало здоровьем, словно в хорошем звере, борода сверкала, сверкали и глаза. Лишь со второго взгляда можно было заметить, что борода слишком кудрява, а нос торчит вперед так, словно все время принюхивается; и только с сотого – что в глазах ярко светится не столько ум, сколько глупость. Незнакомец казался еще шире из-за своих светлых и широких одежд, приличествующих тропикам. Однако с того же сотого взгляда можно было заметить, что и в тропиках так не одеваются, ибо одежды эти были сотканы и сшиты по особым медицинским предписаниям, нарушение которых, по-видимому, грозило неминуемой смертью. Широкополая шляпа тоже отвечала требованиям медицины. Голос же, как мы говорили, был слишком слащав для такого здорового существа.
– Насколько я понимаю,– сказал незнакомец,– вы хотите решить некий спор. Несомненно, мы уладим его без драки. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
Приняв молчание за знак стыда, он бодро продолжал:
– Я читал про вас в газетах. Да, молодость – пора романтическая!.. Знаете, что я всегда говорю молодым?
– Поскольку мне перевалило за сорок,– мрачно сказал Тернбулл,– я слишком рано явился в мир, чтобы это узнать.
– Бесподобно! – обрадовался незнакомец.– Как говорится, шотландский юмор. Сухой шотландский юмор! Итак, если я не ошибаюсь, вы хотите решить спор поединком. А знаете ли вы, что поединки устарели?
Не дождавшись ответа, он снова заговорил:
– Итак, если верить журналистам, вы хотите сразиться из-за чего-то католического. Знаете, что я говорю католикам?
– Нет,– сказал Тернбулл.– А они знают?
Забыв о своих спорах с римско-католической Церковью, незнакомец благодушно рассмеялся, и продолжал так:
– А знаете ли вы, что дуэль – не шутка? Если мы обратимся к нашей высшей природе… скажем, к духовному началу… Надо заметить, что у каждого из нас есть и низшее начало, и высшее. Итак, отбросим романтические бредни – честь и все такое прочее,– и нам станет ясно, что кровопролитие – страшный грех.