Его рука, держащая мою, сжимается, но я не отвечаю ему тем же. Я рада, что он здесь. Неприятно в этом признаваться, но он нужен мне здесь. Мое тело просто слишком оцепене-ло, чтобы что—то с этим сделать.
Остатки костей моей матери в ящике, таком же темном, как и ночи, которые она про-вела в лесу. Сколько вообще от нее осталось?
Пастор говорит и говорит. Но я не слушаю его, лишь сосредоточена на ощущении грубой ладони Кольта, держащей мою. Этот грубый мальчик, который ненавидит весь мир, ругается как матрос, но настолько нежный со своей мамой, находится здесь со мной.
Я не понимаю, как мы оказались здесь или почему мы здесь, но я не уверена, что мог-ла бы пережить этот день без него.
В этом мне тоже не нравится признаваться.
У меня снова сдавливает грудь.
Успокойся, Шай.
— Ты офигенно потрясающая, — шепчет мне на ухо Кольт, и я не могу удержаться от улыбки. Только он мог использовать слово «офигенно» на похоронах моей матери.
Служба заканчивается, и мне нужно пройти вперед, чтобы бросить внутрь розу. Кольт стоит сбоку от меня. Я чувствую на себе взгляды остальных, следящих за мной, ждущих, сломаюсь ли я. Внутри я уже сломлена. Я вся разбита на части, которые лежат повсюду, тут и там, но по какой-то причине не исчезают. Как будто им мешает какое-то препятствие, и пока я рада, мне тоже хочется быть от него свободной.
Как только розы брошены, мы разворачиваемся. Я продолжаю идти, и Кольт — тоже, поддерживая меня, когда мы направляемся к темной машине. Не могу поверить, что они арендовали машину. Маму не волновали такие вещи. Хотя ее ничто не волновало, кроме ве-черинок и парней.
Кольт прислоняется к машине и притягивает меня к себе. Мои руки обвиваются во-круг его шеи, а его — вокруг моей талии. Мое лицо утыкается в его шею, и я думаю, что если расплачусь, то это будет идеальным местом, но слезы все равно не приходят.
— Ты чертовски сильная. — Он сжимает мою талию, как делает всегда. — Я просто… я понимаю.
Именно тогда меня потрясает вся чудовищность того, что я сделала. Я попросила его прийти на похороны своей матери в то время, когда его умирает. Он смотрит на ящик и ви-дит Бев, но он здесь и держит меня, этот парень, с которым я только сплю.
— Мне жаль.
— Нет причин. — Кольт пожимает плечами. Но они есть.
К машине подходят тетя с дядей. Они восприняли Кольта лучше, чем я думала. Дело не в том, что они добры, чтобы злиться, просто я никогда не упоминала о нем. Даже не го-ворила, что он придет со мной. От этого мне плохо. Они бы любили меня, если бы я позво-лила им.
Лили забирает меня у Кольта и обнимает. Она так много плачет, что у меня намокает платье, но я все равно не могу их оттолкнуть.
Мой дядя что-то бормочет Кольту, а тот отвечает.
Теперь все идут по своим машинам, и мне просто хочется уехать. Хочется минутку для себя, которой у меня даже не может быть, потому что я еду в машине вместе с тетей и дядей.
Мы с Кольтом забираемся на заднее сиденье, они — на переднее. Они пытаются вести светскую беседу: расспрашивают о колледже, как мы познакомились, как долго мы встреча-емся, и благодарят его за то, что он пришел. Он говорит как можно меньше. Он не из тех парней, которые хорошо ладят с чьими—то родителями или, как в моем случае, с тетей и дядей.
***
По некоторым причинам казалось, что в доме гораздо больше людей, чем было на панихиде. Забавно, как такое происходит. Люди, которые не могут заставить себя прийти на грустную часть, хотят прийти, когда вино предлагается в неограниченных количествах, и все больше походит на вечеринку.
— Покажи мне свою комнату, — из-за моей спины доносится хриплый дерзкий голос, который, как я узнаю, принадлежит Кольту.
Слава Богу.
Люди разговаривают и ходят, не обращая никакого внимания на единственную дочь умершей женщины. Может, потому что она умерла десять лет назад, и все остальные пред-видели этот приезд, хотя я — нет.
Когда мы поднимаемся по лестнице, я держу его за палец и веду в свою комнату.
— Блин! Да тут… счастье! — Я слышу в его голосе смех.
— Что плохого в том, чтобы хотеть счастья? — спрашиваю я, оглядывая комнату. На-верху на стенах нарисованы цветы. Каждая из четырех стен разного цвета. Повсюду мои танцевальные награды и фотографии моей танцевальной команды. Она идеальна, как я все-гда и хотела.
Кольт смотрит на кровать.
— Белая. — Он улыбается.
— Полагаю, это означает, что у тебя хороший вкус.
Он ходит от одной стены к другой, разглядывая… анализируя. Я не могу удержаться от того, чтобы не думать, как она выглядит в его глазах. Комната отражает меня или он ду-мает, что все это ложь?
— Должно быть, ты хороша, а? — Он трогает одну из наград.
— Конечно.
Он качает головой.
— Конечно.
А потом он подходит ко мне. Его губы находят мои. Поцелуй нежный, медленный и спокойный, когда его язык проскальзывает между моих губ. Я позволяю ему вести, а самой следовать, потому что в данный момент это проще, чем думать о чем-то.
Кольт не перестает меня целовать. Наши языки борются и уступают, но он не заходит дальше. Когда он отстраняется, я часто дышу. Мое сердце бешено колотится. Каждый раз, когда он дотрагивается до меня, я хочу его сильнее.
— Ты не плачешь, Маленькая Танцовщица. — Его подбородок покоится на моей ма-кушке, когда мы обнимаем друг друга.
— Нет, если я могу их удержать.
— Все в порядке, ты же знаешь.
— Ух ты. Крутой парень собирается подбодрить меня? — В ту же секунду, когда слова слетают с моих губ, я чувствую себя стервой, хотя он и не подталкивал меня к этому.
— Я не уверен, что слово «подбодрить» правильное. — Потом он наклоняется ближе. — Просто знай, что ты можешь. Я никому не скажу. Может, я и не могу многого сделать для тебя, но я сохраню все твои секреты.
У меня перехватывает дыхание. Это самая удивительная вещь, которую он мне гово-рил. Возможно, даже кто-либо мне говорил. И все равно это имеет большее значение имен-но в его устах.
— Я…
— Шай? — Открывается дверь, и там стоит Грегори.
Кольт напрягается рядом со мной.
— Есть какая—то причина, чтобы ты зашел ко мне в комнату? — спрашиваю я Грего-ри.
Однако он не смотрит на меня. Его глаза прикованы к Кольту.
— Это панихида ее мамы, если ты не заметил. Ты мог бы и подождать чуть-чуть, что-бы воспользоваться ею, ты так не считаешь?
Клянусь, я ощущаю, как тело Кольта накаляется.
— Ревнуешь, что я могу позаботиться о ней лучше тебя? Все в порядке, красавчик, я уже не раз надрал тебе задницу, так что вполне естественно, что я также украл и твою дев-чонку.
Слова Кольта оказываются для меня словно пощечина по лицу. Я знаю, что они ска-заны лишь для того, чтобы разозлить Грегори, но задевают все струны внутри меня, кото-рых мне не хочется касаться.
— Да пошел ты. — Грегори входит в комнату, и Кольт движется ему навстречу.
— Позволь-ка! Ты ни у кого меня не крал.
Теперь я дрожу. Кольт не оборачивается, чтобы взглянуть на меня. Грегори тоже де-лает вид, что меня здесь нет.
— Почему бы тебе не убраться отсюда, чтобы мы могли продолжить то, на чем оста-новились? — говорит Кольт. — Я не в настроении сегодня собачиться с тобой.
Мое горло все сильнее и сильнее сжимает ладонь. Я не знаю, почему бешусь, но нена-вижу то, что говорит Кольт, ненавижу, что Грегори здесь, а потом гроб — этот большой чер-ный ящик, в котором, возможно, затерялись ее кости, — проносится у меня в голове.
Я задыхаюсь. Голоса Кольта и Грегори приглушенно звучат на заднем фоне. Я отво-рачиваюсь от них, не желая потерять контроль над собой. Почему это происходит? Все пе-ред глазами расплывается. Я не могу перевести дыхание. Кости. Гроб.