— Это не по-настоящему. Все это игра.
— Для меня выглядит настоящим, — отвечает Энди. — Может, ты этого не видишь или не хочешь видеть, но это настоящее. Мне кажется, что ты, наконец, нашла своего чело-века, с которым можешь быть настоящей. Может быть, когда-нибудь ты и меня тоже впус-тишь.
Как и Кольт, она уходит от меня.
Хоть мне и страшно, но я надеюсь, что она права насчет Кольта. И, возможно, насчет себя тоже.
Глава 25
Кольт
Никогда не чувствовал себя порядочным парнем. Особенно, когда беру у кого-то деньги и даю ему наркотики, но я чувствую себя еще большим дерьмом после нашего разго-вора с Шай.
Я стараюсь не думать об этом, когда заставляю парня отвезти меня домой. Человек, с которым я должен был встретиться, не появился. Надо было мне ехать на своей чертовой машине. Я даже не знаю, почему поехал в кофейню с Шайен.
Не заходя домой, я сую оставшийся пакетик в багажник. Я запрыгиваю в свой кусок дерьма и направляюсь к своей маме. Я не планировал ехать к ней, но мне нужно ее увидеть.
— Привет. Не ожидала тебя сегодня увидеть. — Она одаривает меня слабой улыбкой, когда я вхожу.
— Я не мог не приехать. — Я целую ее, а потом сажусь на подлокотник дивана. — Как ты себя сегодня чувствуешь?
У нее под глазами темно—фиолетовые круги, а губы обветрены и потрескались.
— Хорошо. А у тебя как дела?
Вместо ответа я говорю ей:
— Ты выглядишь обезвоженной. Ты достаточно пьешь?
Я встаю, чтобы пойти на кухню, но ее вздох останавливает меня.
— Ее трудно удерживать.
У меня сжимается сердце.
— Воду?
— Да… Я пару часов назад пыталась попить. Сделала, может, несколько глотков.
Она делает это только ради меня. Надеюсь, от этого ее не будет тошнить, потому что я знаю, что ей это нужно.
Я направляюсь на кухню и наливаю ей маленький стаканчик ледяной воды, а потом еще одну чашку заполняю только льдом.
— Может, тебе лучше пососать кубик льда? — Наверно, это чертовски глупый вопрос, но для меня он имеет смысл.
— Да, это может помочь. — Она протягивает мне трясущуюся руку, и я пытаюсь не вздрогнуть. — Мэгги делала так и раньше.
Хорошо. Может, тогда это не так уж глупо.
Несколько минут она сосет кубик льда, и мы молчим. Я не могу не глядеть на нее, не-смотря на то, что это последнее, куда бы хотели быть устремлены мои глаза. Видя ее такой, мне хочется опустошить свой желудок. У меня чертовски ноет грудь, будто кто-то вонзил в нее нож и не перестает его там крутить.
— Думаю, мне нужно прилечь. Хочешь поболтать со мной там?
Я киваю, ее слова вонзают нож еще глубже.
Как только я поднимаю ее хрупкое тело на кровать, сажусь рядом с ней. Она берет ме-ня за руку, и та настолько маленькая. Такая тонкая, что мне кажется, я могу ее сломать, если сожму крепче. Мне хочется проводить с ней как можно больше времени, но я практически чувствую себя виноватым. Будто я изматываю ее. Трудно все время видеть ее в кровати или укладывать туда.
— Так что ты, на самом деле, делаешь здесь, Кольтон?
Она переворачивается на бок и смотрит на меня. Она выглядит усталой. Чертовски усталой.
— А что? Я не могу проведать тебя, когда мне этого хочется? Я бываю здесь практиче-ски каждый день.
Она бросает на меня взгляд, который говорит, что мне бы лучше ответить на этот во-прос.
— Я твоя мать. Я все знаю. — Еще одна легкая улыбка. — Твой взгляд в миллионах миль отсюда. Что творится у тебя в голове?
Господи, я знаю, что это делает меня придурком, но все, о чем я могу размышлять, — это как я буду обходиться без нее. В чем смысл продолжать жить, когда у таких хороших людей, как она, настолько дерьмовая жизнь. Единственное, на что она может рассчитывать, — это я, но как же это печально. Я учусь в колледже, хотя и ненавижу его. Я уже на третьем курсе, а до сих пор хожу на общеобразовательные предметы, даже не знаю, что делать. Я торгую наркотиками, слишком много пью, сквернословлю и сплю с девушкой, которая только что потеряла свою мать, в это время пытаясь делать вид, что делаю это для нее, ко-гда, на самом деле, только из-за того, что она чертовски хороша.
Когда я не отвечаю, она продолжает:
— Видел бы ты, как эта девушка смотрит на тебя. Я рада, что стала свидетельницей этого.
Ее слова не могут заставить меня чувствовать себя еще большим дерьмом, потому что у нас с Шай все несерьезно. Ведь так?
— Это не то, что ты думаешь.
— Или, может, ты просто не хочешь в этом признаваться, — возражает мама.
Я стараюсь с ней не спорить, потому что у нее это отлично получается, даже в те мо-менты, когда она не права, как сейчас.
— Все, чего я хочу в этой жизни, — чтобы ты был счастлив, Кольтон. Ты заслуживаешь этого, хотя я и знаю, что ты так не считаешь. Если она может сделать тебя счастливым, хва-тайся за это. Хватай ее и не отпускай.
У меня начинает жутко щипать глаза. Счастье. Что это вообще такое? Может ли Шай сделать меня счастливым? Счастлив ли я сейчас? Можно ли назвать счастьем то, когда я с ней смеюсь? Вхожу в нее?
— Я… — Но больше ничего не произношу.
Мама сжимает мою руку с большей силой, чем я от нее ожидал.
— Я все еще хочу татуировку, помнишь? Я ожидаю, что ты мне это обеспечишь.
От смены темы разговора у меня слегка отпускает грудь.
— Ты не хочешь татуировку. Я это знаю.
— Может, раньше и нет, но сейчас — да.
Я качаю головой. Не могу себе представить, чтобы приведу ее в тату-салон или что она будет сидеть там, пока кто-то будет рисовать на ней чернилами.
— Мне пора идти.
Я встаю, полностью осознавая, что в этом визите не было никакого смысла.
— Хорошо. Рада, что ты навестил меня.
— Я тоже. — Я целую ее, а потом иду к двери. В другой комнате я слышу Мэгги, по-этому знаю, что она не будет здесь одна. — Увидимся позже, ладно?
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее.
— Ты счастлив, Кольтон? — спрашивает она. — Знаю, что я больна, и это тяжело… но ты счастлив?
Мое горло сжимается так сильно, что я даже не знаю, смогу ли ей ответить. Настолько простой вопрос, но у меня нет на него ответа. Того, который бы я почувствовал.
Я сжимаю дверную ручку.
— Да, мам. Конечно, я счастлив.
***
Мое сердце стучит отбойными молотками, когда я еду по городу. Я не знаю, куда еду и что делаю, но мне просто нужно уехать. Я направляюсь на окраину города, в небольшой парк-гетто, спрятавшийся в самой глуши, где никого не бывает.
И никто не гуляет.
Я брожу, но не знаю, почему. Я просто слышу, как Шайен говорит мне, что я лучше того, чем занимаюсь, а мама спрашивает меня, счастлив ли я. Все, чего она хочет для меня, — чтобы я был счастлив, а я даже не могу сказать ей правду, черт возьми.
Но я хочу. Впервые я понимаю, что хочу этого для нее и для себя. Мне не хочется быть этим куском дерьма, наркодилером, который оставляет свою девушку, чтобы продать нар-котики. Я не хочу, чтобы мама смотрела на меня, как на самого любимого человека в этом гребаном мире, но знаю, что она тоже хочет большего для меня. Она знает. Она должна знать, чем я занимаюсь и кто я.
У меня вибрирует телефон. Один взгляд на него говорит мне, что кому-то нужна травка. Телефон вылетает из моей руки в дерево и разбивается. Разлетается на миллион ку-сочков, как и я сам сейчас.
По моему лицу текут слезы, и я ненавижу это, но в то же время надеюсь, что они мо-гут очистить меня. Как-то освободить от моих грехов.
Я чувствую себя никем. Я не знаю, кто я и чего хочу, но продолжаю вести свой дерь-мовый образ жизни в то время, как моя умирающая мать надеется для меня на лучшее.
Я когда-нибудь чувствую себя хоть кем—то?
Да, с ней. Или с Шайен. Обнимая ее, целуя или защищая от демонов в ее голове.
Я хочу этого. Не могу поверить, что я хочу ее. Действительно хочу, но что я могу пред-ложить?