Скромность была ей незнакома. А открыто высказывать мысли Ева считала одним из своих новых главных достоинств.
– Разумеется, дорогая, – соглашался Смирнов. – Если бы не ты...
В этом была изрядная доля правды.
– Ничего себе! – воскликнула Ева, погружаясь в чтение газетной статьи. – Какой кошмар! Вот так приди к врачу... и он тебя зарежет за твои же собственные деньги!
– Причем немалые.
Она уже забыла и о новом наряде, который обтягивал ее соблазнительные формы, и о художнике Рубенсе, изображавшем на своих полотнах чувственную роскошь пышных женских тел.
– Телефон звонит, – сказала она, направляясь в гостиную с газетой в руках. – Возьму трубку.
Приятный мужской голос попросил ее пригласить господина Смирнова.
– Так всегда, – пробормотала Ева. – Если звонит мужчина, ему почему-то нужен Смирнов! Если звонит женщина, то же самое. Тебя! – вздохнула она, подавая сыщику трубку. – Клиент, наверное.
– Вас Адамов беспокоит, – после отрывистого приветствия нервно произнес мужчина. – Лев Назарович. Ну, вы знаете!
– Простите, не имею чести, – возразил Всеслав.
– Вы что, газет не читаете? Телевизор не смотрите? Ах, да... мою фамилию открыто не указывают, опасаются судебных исков. А меня и так уже все узнали! Известность иногда превращается в проклятие!
– Вы тот самый...
– Угадали. Я тот самый хирург-душегуб, зверски лишивший жизни собственную возлюбленную. Что, не будете теперь со мной разговаривать?
– Отчего же? Виновным человека может назвать только суд.
– Не надо лицемерить, умоляю вас! – простонал Адамов. – На меня в этом городе разве что ленивый пальцем не показывает. Москва была и осталась огромной деревней, где сплетни разносятся с быстротою молнии.
– Чем могу быть полезен? – поинтересовался Смирнов.
– Вы ведь сыщик?
– В некотором роде.
– Ну, стало быть, вы мне и нужны! Телефон ваш я узнал от одной своей клиентки, она у меня дважды оперировалась... впрочем, не важно. Вы ей помогли выпутаться из крайне щекотливой ситуации, и она порекомендовала обратиться именно к вам.
– По какому поводу? Я не адвокат.
– Я никого не убивал! – сорвался на фальцет господин Адамов. – Но милиция устанавливать истину, конечно же, не собирается. Даже если меня не арестуют, то я до конца дней не смогу отмыться от этой грязи! Вы понимаете? Мое доброе имя, карьера, репутация, семья... все, все будет разрушено! Распутайте этот жуткий клубок... я ничего не пожалею. У меня есть деньги!
– Вы хотите нанять меня?
– Да-да... Да! Нанять... простите! Господин Смирнов, я хочу нанять вас для расследования убийства моей... сотрудницы. Бедная Лялечка! Возьметесь?
– Кто такая Лялечка? – спросил сыщик.
– Лейла Садыкова... медсестра, которую убили. Так вы беретесь?
– Пока не знаю. Давайте встретимся, поговорим.
– Хорошо. Можно было бы в столовой нашей клиники.
– Нет, – отказался Всеслав. – Лучше на нейтральной территории. У вас есть машина?
– Да.
– Подъезжайте через час к бильярдной «Золотой шар». Я вас буду ждать в баре.
Господин Адамов коротко поблагодарил и положил трубку.
– Кто это был? – спросила Ева. – Голос заядлого сердцееда.
– Адамов... тот самый пластический хирург.
Ева поняла, что в театр ей сегодня придется идти одной. Может, оно и к лучшему.
– Ты уезжаешь? А театр?! – капризно надула она губки.
Это притворное недовольство не могло обмануть Смирнова. Он с детства терпеть не мог театр и все, с ним связанное, – необходимость сидеть несколько часов кряду без движения, уставившись на сцену и делая вид, что громкие крики актеров, их ужимки и нелепые жесты производят какое-то впечатление. К тому же уснуть и, не дай бог, захрапеть значило выдержать потом, в антракте или по дороге домой, длинную нелицеприятную возмущенную тираду Евы.
Всеслав любил Еву, собирался на ней жениться, хотя они уже несколько лет жили в гражданском браке, поэтому долго не решался откровенно высказать свое отношение к театру. Он запасся терпением, но... Словом, Ева обо всем догадалась и перестала его мучить.
– Ладно, – сказала она. – Придется признать, что ты не театрал. Твой культурный уровень оставляет желать лучшего, Смирнов! Однако силой загонять тебя на спектакли не только бесполезно, но и оскорбительно для актеров.
– Почему они так орут? – пытался обосновать свою позицию Всеслав. – А этот жуткий грим на их лицах напоминает боевую раскраску ирокезов!
Ева устала разубеждать его. Она смирилась. Иногда, редко, ей все же удавалось затащить Славку на какую-нибудь громкую премьеру, но его непрестанная зевота и едва скрываемая сонливость только портили ей праздничное настроение. Оживлялся сыщик в буфете и в гардеробе, предвкушая в первом случае развлечение от еды и шампанского, а во втором – скорую возможность вырваться на свободу из постылых стен.
В последнее время Ева увлеклась новшествами в театральном искусстве. Один из режиссеров-реформаторов организовал в подвальном помещении некое подобие настоящего «шекспировского» театра, со всеми атрибутами английской труппы конца шестнадцатого века. Начиная от грубо сколоченных подмостков, убогих декораций до тяжелых, многослойных костюмов на тесемках и шнурках и вычурно-нарочитой манеры игры. Некоторые костюмы, в отличие от декораций, поражали чрезмерной роскошью. Этот театр господин Букчин, режиссер и директор в одном лице, назвал «Неоглобус», намекая опять-таки на Шекспира.
Трудно сказать, почему экстравагантный господин Букчин решил, что именно так должны выглядеть помещение, костюмы, драматургия и игра актеров, но такова была его творческая интерпретация. Театр завоевал популярность в нешироких кругах, и это положение дел вполне удовлетворяло амбиции Букчина. Иметь свой собственный, маленький скандальный мирок, где можно царить безраздельно, – вот к чему стремился режиссер еще со студенческой скамьи.
Именно в этот театр и собиралась сегодня вечером Ева. Именно для театральной премьеры под названием «Прекрасная злодейка» приобретался шелковый зеленый наряд.
После звонка хирурга Адамова стало ясно, что смотреть спектакль Еве придется одной.
Глава 2
В Москву пришли оттепели, грязь и хмурое небо. Ночью снег покрывался ледяной коркой, лужи замерзали, городские огни блестели сквозь морозную дымку. Днем на улицах стоял сырой, промозглый туман.
В баре бильярдной «Золотой шар» существовали часы затишья, когда посетителей почти не было. Один-два человека, которые заказывали себе кофе или небольшие порции спиртного, были не в счет. В такие часы разрешалось курить.
Бармен, лениво позевывая, принес Всеславу сигару и пепельницу.
На стенах бара висели картины: «Игроки в карты», «Игроки в бильярд» и «Любители аперитива». Смирнов знал каждую их деталь. Клиенты иногда опаздывали, и ему приходилось ждать их, развлекаясь курением и созерцанием сих живописных шедевров. Лампы в стеклянных плафонах под старину горели тускло. За окнами в молочной мути едва угадывались деревья.
«Как в Лондоне», – почему-то подумал сыщик и посмотрел на дверь.
Через минуту в бар вошел высокий представительный мужчина. На вид ему можно было дать от сорока до пятидесяти лет. Лицо моложавое, фигура подтянутая, зато волосы сильно тронутые сединой, с наметившейся лысиной. Он окинул помещение цепким орлиным взором и сразу направился к Смирнову.
– Адамов, – полушепотом представился он, наклоняя красивую, породистую голову. – А вы...
– Тот, кто вам нужен, – усмехнулся сыщик, делая плавный жест рукой. – Присаживайтесь. Курите?
– Пожалуй... Бросал два раза, неудачно.
Адамов подозвал бармена, велел принести сигареты и зеленый чай. Тот удивленно поднял брови, но переспрашивать не стал. Молча удалился, вернулся с пачкой «Данхилла», чаем в специальной китайской чашке с крышкой.
– У нас с вами времени – полтора часа, – сказал Смирнов доктору. – Успеете изложить суть дела?
– Попробую. – Адамов поднял на собеседника большие темные, какие-то цыганские глаза. – С чего начинать?