— Коленька, я тебе верю! Я знаю как важно, что бы тебе кто-то верил! И помни сынок — нужно бороться за каждый кусочек той правды, что ещё осталась в этом мире, а то вообще ничего не останется! Это всё инсинуация НКВД, что правды нет, есть угол зрения. Правда существует, её не нужно видеть или слышать, её нужно воспринимать на подсознании, постигать, а иногда даже чувствовать… Я тебе верю! — повторила она. — Ведь тогда, в августе 18-го, мы с Фаннечкой, весь день сидели в библиотеке на Серпуховской, потом я ушла с мамой в парикмахерскую, а её схватили… Знаешь Коленька, она же почти слепая была, лечилась всё время… А тут с первого выстрела, чуть не убила Ульянова. Я Бедному писала, но Демьян тогда сам ещё не прозрел…
На следующий день мама умерла.
Когда Николая отпустили, он первым делом отправился на могилу матери, долго сидел под отцветшей яблоней, глядя на деревянный крест, заботливо установленный неизвестными людьми. Могила матери была усыпана крупными розовыми лепестками. Странно, но на кладбище ему полегчало, прояснилась голова, стало легче дышать. Потом он поехал домой, но не смог открыть дверь квартиры своим ключом. Он до темноты просидел на лавочке у песочницы. Всё стало на свои места, когда из такси выпорхнула невеста. Она поправила юбку на талии, уверенно взяла за руку завкафедрой гинекологии мединститута, давнего приятеля Глушко и призывно потянула его в сторону парадного подъезда. Ту ночь доктор Глушко провёл в полуподвальной квартире Нарзана. Аслан-Заде Болсунбекович хвастался удачливыми внуками, хирург невпопад кивал. На следующий день он отправился на работу. В фойе больнице его остановил гардеробщик дядя Тимофей и позвал парторга Морина. Тот поздоровался, вальяжно кивнув подбородком и повёл его в свой просторный кабинет. Над столом Морина висел портрет Феликса Дзержинского на фоне короткого, как выстрел в упор, призыва: «Бди!» Беседа не продлилась и трёх минут. Выскочив из кабинета, доктор сильно захлопнул за собой дверь. Затем появился Морин:
— Вы диверсант и предатель интересов Родины, вам это даром не пройдет! — выкрикнул парторг, а потом перейдя на «ты» добавил, — думаешь мы забыли, кем был твой отец.
— Слушай, полковник, — голос выдал нервное напряжение Глушко.
— До сих пор, я был подполковником!
— А мне всё равно, под кем ты был до сих пор, — ответил ему Глушко, — смотри, быстро станешь у меня Мементо-Морининым!
— Он ещё пугает! Тимофей, звони в милицию!
Товарищ Морин был глубоко уверен в том, что никакого космоса не существует, что всё это коварные проделки сионистов и капиталистов, чтобы у народа выманивать трудовые деньги.
Поселился бывший хирург Николай Глушко, а ныне бомж по кличке Доктор на затонувшей барже…
* * *Миша уже было собрался уходить, когда неожиданно услышал треск льда и громкий крик: «Мамочка, мамочка моя!» Он не раздумывая побежал по берегу на голос и остановился прямо напротив чернеющей полыньи. Она была метрах в пятнадцати от берега, в ней беспомощьно, пытаясь ухватится за края льда, барахтался человек. Миша на мгновение задумался, потом выхватил из сумки шарф, стал на колени, затем лёг на живот и пополз. У самой воронки он бросил конец шарфа в воду и закричал: «Хватай и держись крепко! Слышишь меня, держись крепко!» Вскоре из воды появилась голова, а затем и всё тело девушки, намокшее пальто тянуло её вниз, тонкий лед ломался под руками. Посиневшими пальцами она крепко держалась за шарф. Миша тянул и медленно отползал назад.
Он вытащил её на берег, с трудом снял с неё тяжёлое пальто, затем взял на руки и понёс в сторону баржи. Девушка обняла его за шею и прижалась к нему всем телом, он почувствовал как дрожат её ледяные руки. Они влетели на палубу и Миша поднёс её прямо к костру. Вскочившие бомжи, с любопытством уставились на них. Миша, как мог аккуратнее усадил девушку на рядом стоящий деревянный ящик, затем снял с себя куртку и накинул ей на плечи. Он ощутить жар от огня и посмотрел на девушку, её посиневшие от холода губы мелко дрожали. Миша присел рядом на корточки, взял её пальцы в свои ладони и стал дышать на них, в её глазах отражался ужас от перенесённого шока. Первым пришёл в себя Доктор:
— Шахтёр, тащи самогон!