Выбрать главу

Лазарь Кармен

Шарики

(Из жизни детей Одесского порта)

ПОСВЯЩАЕТСЯ В. ГАРШИНУ

Вы имеете понятие о «шариках» [1]? Кто эти «шарики»?!

Это маленькие крошечные существа, дети, добрые ребята с кроткими и наивными глазками и рожицами; дети безысходной нужды, горя, дети задворков и «уайт-чеплей», выполняющие грандиозную миссию.

Они работают в глубоких пароходных котлах, куда не проникает ни один луч солнца, где темно, душно, сыро, а подчас сухо до того, что приходится каждые пять минут вылезать и брать несколько глотков воды и воздуха, чтобы продолжать дальше… Что дальше? Вечную, притупляющую детский мозг и нервы обивку котла шкрабками, ломиками и молотками.

Вот работа шарика!

Он стучит с утра до вечера, обивая с котла накипь и тем предупреждая взрыв.

Несколько слов о котле и его накипи.

Если пароход сравнить с человеческим организмом, то трюм – его желудок, а котел – сердце.

Как и сердце, котел подразделяется на три или четыре (смотря по величине его) топки, или предсердия и желудочки, и целую сеть дымогарных труб – вен и артерий.

Здесь весь рейс бьет кровь – адское пламя, и вокруг клокочут вода и пары, приводя пароход в движение.

Но котел, как и большая часть сердец, предрасположен к разрыву. Причины на то разные, и главная – ожирение.

Котел, находясь под парами два-три месяца, жиреет. Топки и грубы его от кипячения воды обкладываются снаружи рыхлой накипью – и деятельность парализована. Получается слабый проводник тепла, следует накаление и растяжение металла и в итоге – взрыв.

Но если шарики постарались, то «сердце» будет «биться» правильно не один рейс и пассажиры не взлетят на воздух.

Вот они, наши хранители – шарики!

Пройдем к ним!

Пароход Добровольного флота.

Трехмачтовый гигант три дня тому назад вернулся из дальнего плавания.

Идет обычный, ежегодный ремонт. Все подновляется.

Палубная и машинная прислуга суетится, конопатит, чистит, перетирает, красит, и получается впечатление гигантской мастерской с оглушительным шумом и стуком.

Пройдем в машинную. Под нами – пропасть. Темная, она сквозит меж железных, гладко отполированных решеток, лесенок, целой системы связей, труб, цилиндров, подшипников и насосов. Сквозят бледные и колеблющиеся огоньки, то появляющиеся, то исчезающие.

Снизу доносится стук, отрывистая брань, свист, хохот, говор и слова удалой матросской песенки.

Спустимся вниз, только осторожнее.

Ниже, ниже! Свет ясного солнечного дня погас, и мы спускаемся во мраке, то и дело натыкаясь на всевозможные отверстия, трубы и рискуя каждую минуту свернуть себе шею.

Где же наконец котел?! О, это «сердце» спрятано глубоко, глубоко!

– Вам к шарикам? Сюда, направо, – раздается сбоку чей-то предупредительный голос, и перед вами вырастает черный как дьявол кочегар с теплящейся в руке свечкой.

Несколько головоломных спусков, и мы – у цели. Перед нами – большой цилиндрический котел с целой надстройкой над ним стальных и железных ребер. Из круглого небольшого отверстия в котле – горловины вылетает оглушительный стук, словно внутри кузня. Шарики – здесь.

– Эй, старшина, горбун! – кричит кочегар, припадая лицом к горловине.

Стук моментально утих, сердце перестало стучать, биться. В темной горловине блеснула свеча, и вынырнуло наружу черное, выпачканное, но симпатичное личико. Взгляд карих, бархатистых глаз, тревожных я быстрых, как молния, окинул нас с ног до головы, как бы спрашивая:

«Чего вам от нас надо?»

Пока глаза вопрошали, детская ручка повернула горящую свечу вбок, и свеча вырисовала позади него выше плеч острый угол.

– Горбун, покажи им, как вы работаете.

Кочегар поручил нас ему и исчез.

Горбун!

Легкая тень облачком набежала на это милое и наивное личико, и все мускулы его дрогнули. Словно кто-то взмахнул хлыстом и ударил его больно-больно.

– Пожалуйте, – пригласил горбун, – только осторожнее, а то сорветесь!

Здесь я покину вас, читатель. На мне – непромокаемый плащ, которым снабдил меня добрый механик… А вам вот свеча, уткнитесь в горловину, и вам будет все видно и слышно.

Я сперва пролезаю в горловину ногами, а затем – торсом.

Ноги мои скрючились, зацепились за какие-то трубы, и я весь застрял в узком и тесном пролете.

Что за черт! Дождь, грязь, слякоть.

Крупные капли грязи падают мне на лицо, руки, залепляют глаза, рот, уши.

Где я? Оглядываюсь. Вокруг – полусвет, несколько мерцающих и дрожащих свечей, сотни мелких черных труб, и из-за труб с разных сторон на меня глядят насмешливые и недоумевающие глазки – синие, карие, серые и детские выпачканные рожицы.

Вот они – шарики!

Маленькие, хрупкие, нежные, кажущиеся вдвое меньше от разных принятых ими поз, еле прикрытые, каждый с зажженной и прыгающей свечой на длинной проволоке, они отложили молотки в сторону, оставили работу и глядят на меня, как на свалившееся сверху чудище.

Такими глазами смотрит на меня и подсевший ко мне горбун.

С чего начать?

– Отчего, – задаю я вопрос, – здесь так сыро? Откуда эти капли, эта вода, грязь?

– А это, видите, – поясняет с улыбкой старшина, – котел отпотевается. Так всегда, когда пароход приходит и пар выпустят. Три дня после котел потеет. Вот и сыро. Ну, вы! Чего стали?! Скоро экзамен, а вы много сработали?! Жи-и-ва! – прикрикнул старшина на шариков.

Шарики мигом разлетелись, как бильярдные шары, как брызги ртути.

Они мелькнули голыми пятками и икрами здесь, там, скатились в какие-то щели-лузы, и стук молотков, оглушительный и способный развинтить нервы у любого быка, возобновился.

– Это что за экзамен? – полюбопытствовал я.

– А к нам, как только почистим котел, слезает механик. Он и экзаменует, смотрит: все ли чисто и в порядке. Если где заметит накипь, он велит счистить.

– Где же здесь накипь?

– А вот, скрозь! На дымогарных трубах, на заогненном ящике [2], на топках!

вернуться

1

Я окрестил этих детей – «шариков», как их называют в порту, – «глухарями», так как по своей тяжелой работе они не уступают «глухарям» Гаршина. (Прим. автора.)

вернуться

2

Ящик, в который отводится из труб дым. (Прим. автора.)