Молодой человек. – Розальба, вы смотрите вниз. Почему вы смотрите вниз.
Молодая женщина (тихо). Друг мой, мне дурно при виде этой женщины; право дурно!
Мол. чел. Это значит, что я вам противен.
Мол. женщ. (тихо). О, мой друг!.. Благодаря Бога вы никогда не будете таким.
Мол. чел. Это значит, что я не дошел еще до этого!
Мол. женщ. Успокойтесь, прошу вас… Для нас самих… На нас глядят.
Мол. чел. (вне себя). Что мне за дело до этого?.. Вы забываете, несчастная, что я невропат… пат!..
(С ним чуть не делается нервный припадок).
Сцена представляет киоск, источник и старого человека, наполняющего стаканы, как в железистых романах.
Молодой человек. Розальба! Что же вы не пьете?
Молодая женщина (тихо). Зачем, мой друг? Мне не надо… Я здорова.
Мол. чел. А, вы здоровы, а я болен, не так ли?
Мол. женщ. (тихо). О, Боже мой!
Мол. чел. Еще не так болен, как вы думаете, не так, слышите ли вы!
Мол. женщ. Право, надо быть святой…
Мол. чел. (вне себя). Святой! Святой! Будьте же невропаткой… невропаткой… паткой… паткой…
(С ним делается нервный припадок).
И вот как Господь мстит за публику, и как Он наказывает ingénue, неверную долгу, ingénue, не исполнившую своей обязанности холостяка: мужем и невропатией.
– Неправда ли, смешная статья? – сказала Марта.
– Тебя, значит, я очень заставляю страдать, Марта? – спросил Шарль.
– Но ведь это не я… Я ничего не говорила, уверяю тебя… Молланде сделал все это так… Только относительно доктора… Ах, про доктора. Я не говорю… тут я действительно… но относительно тебя, клянусь тебе!.. я сказала только, что ты… немного нервен… вот и все, право так…
Статья Молланде была слишком в шутовском тоне, чтобы оскорбить Шарля. Но Шарль угадал по запирательству Марты, откуда она идет, и это оскорбило его.
LXVII
Время их пребывания на водах кончалось. Наступал канун отъезда; наконец, пришел и день отъезда. Когда укладывали чемоданы, Марта вспомнила:
– А гамак? Я об нем и забыла. – Шарль пошел за ним в каштановую аллею. Но когда он пришел туда, он забыл на минуту, что его надо отвязать; положив в него локти, он глядел перед собою в светящийся туман осеннего утра. Он походил на зарю, плавающую в облаках. Все было в тумане. Тысяча лучей ласкали голубоватым светом группы деревьев и серебристую реку. Тут и там ветка, покрытая росою, блестела на солнце, как хрусталь. И Шарль стоял так облокотившись, в последний раз окидывая взором и сердцем это небо, эту воду, эти оголенные деревья, которые видели последние счастливые дни его любви.
LXVIII
– Смотри и критикуй, мой милый… У тебя есть вкус… Я, видишь ли, хотел осуществить что-нибудь во вкусе обстановки, которую Бальзак описывает у молодых людей, живущих по моде…
Так говорил Флориссак Шарлю, только что вернувшемуся из Сен-Совёра. Он его нагнал на углу улицы и заставил войти к нему, посмотреть его новую квартиру.
– Ну, что? – продолжал Флориссак, – они были в туалетной комнате, – что ты скажешь? Неправда ли, здесь есть все, чтобы быть холостяком?
– И красивым, вдобавок, – прибавил Шарль, смеясь.
– Ты понимаешь, сначала я хотел все устроить en grand… Я всегда мечтал иметь туалетную комнату в порядочных размерах… Ты мне скажешь, что есть люди, которые моются в шкафах, это правда, но я терпеть не могу фокусов… Да, друг мой, таким, каким ты меня видишь, я уже больше не пишу, я ничего не делаю, даже долгов… и живу своей рентой. Это не скучнее, чем жить случаем… Я нашел на своей дороге банкиров, которые мне понравились… они кладут мои деньги в ямы, где монеты во сто су толстеют… Но оставим это. Нравится тебе моя уборная?
Стены комнаты и широкий диван были обиты темно-синей кожей, лакированной как кожа карет. Кроме гравюр, изображающих лошадиные головы, знаменитые скачки в летописях английского спорта, вставленные в лаковые рамы, во всей комнате были только туалетные вещи. Губки, щетки, подпилочки, все инструменты античных alipili и elacolhesii, усовершенствованные и приспособленные к теперешнему времени, тысяча блестящих орудий, светлых как готовальни хирургов, саше, мыла, рисовая пудра, уксусы, косметики, эссенции украшали, наводняли стены и этажерки из лимонного дерева. На огромной мраморной подставке лежали туалетные принадлежности из розового богемского хрусталя, и две огромные хрустальные чаши блестели рубинами, освещенные последними лучами солнца.