– Так ты находишь это порядочным?
– Очень хорошо… Очень хорошо… Единственная уборная, какую я до сих пор видел.
– Ну, я очень доволен… Я очень дорожу твоим мнением…
– Но, скажи пожалуйста, Флориссак, должно быть это имеет безумный успех у…
– У безумных куртизанок? – сказал Флориссак, делая себе пробор перед зеркалом, – и не говори! они хотят все унести… Я должен был им сказать, что это все фамильные предметы… Что эти зубные щетки принадлежали моему дяде… и это память о нем!
В эту минуту между портьерами полуоткрытой двери скромно высунулась голова человека.
– А, это вы, – сказал Флориссак. – Положите это там!.. У меня теперь нет времени… Вы придите в другой раз.
– Но, – сказал Шарль, – я тебе не хочу мешать.
– Мешать мне? Напротив, я в восторге… Представь себе, что тот, которого ты только что увидел, портной… но портной… литературный! Да, он позволяет себе любить писателей… Я когда-то по слабости доставлял ему удовольствие и писал мои фельетоны у него… Милый мой, это опьяняло его… Наконец, он позволяет себе читать меня и исправлять мои эпитеты!.. Портной! Несчастный, обреченный одевать себе подобных!.. Я очень доволен поставить его теперь на свое место… Он хотел, чтобы я бывал на его вечерах…
– Как, он принимает, твой портной?
– Конечно, он принимает… Он принимает всех, кто ему не платит: это отлично устроено… А твоя жена? Она здорова?
– Да… совершенно здорова.
– Кстати, мне сказали… Знаешь ли что, она жалуется на тебя?.. Ты должен был видеть… О, это сплетни. Но в этих вещах лучше…
– Боже мой! Это статья Молланде…
– Да, статья Молланде… Но все равно, на твоем месте я бы объяснился с женой… А что, играют тебя?
– Идут репетиции.
– А твоя жена играет в пьесе?
– Конечно… А что?
– Нет, я хотел спросить тебя… Ну, вот я и обрезался… Однако, их новое изобретение для ногтей неудачно.
– У тебя есть Caprichos Гойя? – спросил, входя, Ремонвиль.
– Здравствуй Шарль… Я делаю одну работу…
– Гойя? Черт возьми! Рембрандт в стране апельсинов… великолепный экземпляр!.. Я тебе его отыщу, – сказал Флориссак, подымая портьеру своей комнаты.
– Ты занят в воскресенье? – спросил Ремонвиль Шарля.
– Нет. А что?
– Ты должен бы поехать с нами в Севр, посетить Галлана, который дрался. Знаешь?.. Ты его знаешь, Галлана?
– Я видел его.
– Поедем… Ты ему кстати должен сделать визит: он дрался за всех нас. Он получил удар шпаги за роман Мэнара.
– Вот, – сказал Флориссак, подавая Caprichos Ремонвилю.
– Ты участвуешь в компании, – сказал ему Ремонинь: – визит Галлану, в будущее воскресенье… Мы пообедаем там где-нибудь.
– Невозможно, – сказал Флориссак.
– В котором часу? – спросил Шарль Ремонвиля.
– В три с половиной, на Сен-Лазарской железной дороге… Решительно ты не едешь? – обратился Ремонвиль к Флориссаку.
– Я никогда не обедаю в деревне… Если бы я был господином Лаландом, который ел пауков… Но я не господин Лаланд…
Шарль, на улице, очутился позади мужчины и женщины; идя не под руку, они занимали весь тротуар.
– Ах, мой милый, – говорила женщина, – ревностью никогда он не приведет никого из знакомых. Он дает мне есть в клетке!.. А когда я выхожу, он преследует меня… даже когда это ему стоит пять франков.
– Настоящий муж! – отвечал Кутюра, это ничего не значит, женщины могут пройти сквозь игольное ушко, это известно!.. И я обещаю тебе…
Шарль больше ничего не слышал. Дойдя до конца улицы, он остановился перед магазином картин. На выставке была большая акварель Жиру, представлявшая бал Мабиль, прелестный рисунок, в котором рисовальщик, минуя подражания, вложил свои наблюдения в этот парижский мир и не только представил его копию, но и нравственную физиономию порока 1850 г. Шарль стоял перед окном, рассматривая и внутренне аплодируя этому произведению, когда позади него раздался смех и он почувствовал сильный толчок. Это был опять Кутюра, но на этот раз с Нашетом, оба шли под руку, с полной откровенностью, показывая Шарлю, который обернулся, две спины самых интимных друзей в Париже.
LXIX
Шарль, придя домой, сказал своей жене, что в воскресенье он поедет с друзьями навестить одного журналиста, который ранен, и что он не будет обедать с ней. Марта очень мило произнесла: «Правда?» и поцеловала его в глаза, чтобы лучше заглянуть в них, – хорошо, я буду обедать у матеря, сказала она без всякой досады.