В полутемной зале, завешанной чехлами, широкая полоса света прорывается из окошка райка и косыми лучами освещает часть сидящей налево публики. Наружный свет ударяет в красные занавеси лож и делает их огненно прозрачными. Посреди этих сумерек, темная люстра сверкает в нескольких местах, где в призмах играют сапфировые и рубиновые огни. В оркестре, в зале, на балконах авансцены, рассеяны тут и там черные пятна – это публика; человек двадцать зрителей. На сцене рампа опущена; а в антрактах во время перемены декораций, между плафоном, который медленно спускается и декорациями, на которых он будет покоиться, видны леса синеющих декораций. Любовник весь закутан в кашне. Актеры только делают жест, будто снимают шляпу и оставляют ее на голове.
Что-то ночное, молчаливое, призрачное, таинственное блуждает всюду вокруг простуженных актеров.
– Вы верите в успех?
Это было сказано одной тенью другой, сидящей в ложе на авансцене.
– И даже в большой успех, да, – отвечал голос Нашета Марте. – После этой первой сцены он овладевает публикой… Между нами, машина отлично построена… Я никогда бы не подумал… И потом его поддержат… Если вы его освищете, вы заставите его вызывать… За вами будут ложи, но не зала… А фельетоны! У него есть истинные друзья… которые подогреют успех… Но она великолепна, эта маленькая Одиль… Есть женщины, на которых никогда не смотришь… Я ее никогда не видел, честное слово… Говоря правду, знаете ли, она сыграла с вами хорошую штуку, взяв вашу роль? Это ее выдвинет… Очень хорошо, право, очень хорошо… Она способна сесть вам на голову, эта девочка…
– У вас злость… ваша собственная, милый мой… Что это за женщина на той стороне балкона?..
– Конечно… да, Греси… Вы не знаете, она влюблена в вашего мужа… Вы ее знали? Ах, он её каприз, помешательство! Смешны эти женщины! Любовь овладевает ими… как и другими…
Марта прервала:
– Друзья Шарля, это Ламперьер, Франшемон, Ремонвиль, Буароже, Лалиган, не так ли?..
– Да.
– И вы положительно думаете об успехе, Нашет?
– Посмотрите на нее… нет, вы посмотрите на нее, у ней такое личико, у этой Одиль… Что вы говорили? Успех, но он ясен как день. Постойте, слышите, смеются?
Марта не произнесла ни слова.
– Что с вами? – спросил ее Нашет.
– Я думаю.
– О чем?
– Ни о чем.
По окончании репетиции Нашет проводил Марту домой. С тех пор, как она покинула своего мужа, Нашет сделался её рыцарем. Он сопровождал ее всюду, он составлял ей компанию дома. Болтуны приняли его сначала за любовника Марты; но некоторые слова, некоторые злые насмешки Марты, которые никогда не срываются с любящих уст, разуверили наблюдателей, которые порешили считать Нашета козлом отпущения, patito капризов этой женщины, заместителем мужа в роли предмета мучения. Нашет позволял говорить, что угодно, и казался совершенно довольным тем, что обманывает публику и считается у дураков за любовника этой элегантной и красивой женщины, всегда появляющейся об руку с ним.
Придя в комнату и бросив шляпу и шаль, Марта взяла маленькую шкатулочку, отперла замок и вытащила оттуда письма. Нашет глядел на нее, стараясь угадать и не угадывая, видя только злую улыбку, играющую на губах Марты.
– Что это такое?
– Письмо, – сказала Марта.
– Я это вижу.
– Ах! Он очень умен…
– Кто?
– Мой муж.
– Я в этом не сомневался… Далее?
– Ах, мой милый, – воскликнула Марта, все улыбаясь и опрокидываясь на кресло с демоническим видом, – если б я захотела!.. Как зовут его друзей, которые поддержат пьесу?
– Вы их знаете: Франшемон, Ламперьер… и другие, вы их только что называли…
– Если б я захотела!.. – повторила Марта пробегая письма. – Слушайте, – и она прочла Нашету дюжину строк, где самые тайные желания, иллюзии и утопии Ламперьера были осмеяны и пародированы очень едко.
Эти письма были письма Шарля, которые он писал Марте до своей женитьбы в Брюссель. Шарль, влюбленный, боясь быть забытым, напоминал о себе Марте каждое утро, чем-то в роде маленькой газеты, которую он старался сделать забавной, и вложить в нее как можно более соли и веселости, чтоб не очень надоедать актрисе приторностью своих нежностей и монотонностью своей любви. Он представлял все в смешном виде, чтоб заставить ее смеяться, Париж, своих друзей, самого себя; это были маленькие насмешки по поводу всех, попадавшихся ему под перо; сердце его в них не участвовало, но к несчастью они почти всегда касались чувствительного места каждого, единственного смешного, в которому даже самые не мнительные относятся с особенной деликатностью, делая из него вопрос чести, той незаметной точки, маленькой особенности характера, ума или физического качества, которая составляет у каждого уязвимое место его тщеславия. Зло было бы еще не так велико, если бы Шарль касался только таланта людей; но он касался банта их галстука, формы их ногтей, и эти нескромности, которые, брошенные в разговор, были бы забыты и прощены, эти нескромности напечатанные, опубликованные, должны были сделать из его друзей злейших и безжалостных врагов.