– Дядя Мальграс, нет ли одного… для меня?
– Одного… чего?
– Луидора… в кассе. Потому что нечего и говорить… Если я не пошлю букета к семи часам… я пропащий человек.
– Я получил приказание от господина Монбальяра приостановить авансы.
Флориссак проглотил ответ, не сморгнув. Он отошел, взял с камина книгу наполовину разрезанную и открыл ее:
– Подумаешь, есть еще люди, пишущие книги!.. Манюрель… не знаю такого!.. Дядя Мальграс! хотите знать мое мнение об этой книге?
Флориссак зевнул. Затем взял свою шляпу и ушел.
– Отсутствие нравственного чувства, господин Бурниш, – сказал Мальграс, – отсутствие нравственного чувства!
IX
На высотах Монмартрского предместья процветает некий торговец вином. Пройдите контору, толкните стеклянную дверь задней комнаты, где извозчики играют в пикет, взойдите по витой лестнице в зало первого этажа: там виноторговец устроил нечто вроде табль-д'ота в тридцать пять су с персоны.
Обед кончался. Виноторговец, принесший сыр, сам обирал тарелки, обед кончался, наступал час кофе и коньяка. Виноторговец, завитой, улыбающийся, разрывался на части, бегал, приказывал, прислуживал, поднимал брошенные зубочистки, и находил еще время болтать со своими гостями, чтобы заставить их раскошеливаться. Облокотившись на круглый стол, у окон, немая группа обедающих ждала игры в домино. Напротив у стены трое непризнанных авторов и какой-то неведомый великий человек жарко спорили о критериях красоты. От одного стула в другому подходила, протягивая свою морду, тощая собака, принадлежавшая кому-то из посетителей. Несколько лореток, положив локти на колени и закурив папироски, сообща приводили в известность свои ресурсы, чтобы заказать себе кофе с ромом, тогда как в другом углу две любовницы писателей читали произведения своих любовников, делая невозможные ударения.
Нашет, Бурниш, Молланде сидели на первых местах за столом и требовали то того, то другого.
– Еще такого же, – кричал Молланде, показывая бутылку кортонского.
– Это отличное вино… – И Молланде передал бутылку далее, сперва дамам. – Извините, сударь, – произнес он, наполняя стакан своему соседу, могу я быть несколько нескромным?
– Пожалуйста, – проговорил сосед, опоражнивая стакан.
– Вы никогда не спрашиваете себе десерта и вас зовут Илья Берте; в каком журнале вы пишете?
– Я писец…
– Прекрасная должность…
– Да, от нас требуются только леность и исправность.
– Ха, ха! Вы острите…. Позвольте, я посмотрю, может быть, у вас ухо водевилиста?
– Но….
– Ухо есть нравственная физиономия человека, вы этого не знали? Наполеон, который знал людей, брал всегда своих ворчунов за ухо…. Посмотрите Гоберта в цирке… Это по традиции. А у меня? У меня ухо добряка… Нос у меня, – нос Молланде блестел в эту минуту, – нос у меня, чувственный, т. е. он воспринимает все ощущения… А глаза мои… глаза мои выражают очень многое… Сударь, если я когда-нибудь сделаю литературную карьеру, буду иметь семью, – тут голос Молланде задрожал от волнения, – когда я буду в состоянии сказать: садитесь сюда, милый зять, глаза мои будут выражать гордость… Еще вина! Ага, вот и Демальи!
X
Демальи и Нашет вместе вышли на улицу; проходя мимо пивной, откуда слышался шум голосов, Нашет сказал:
– Зайдем сюда на минутку, мне надо сказать несколько слов маленькому Рюбену… Он должен расхвалить меня в своей статье, воспроизвести мои остроты; мне надоело получать три копейки за строку: пора уже перейти на пять.
По средине комнаты образовалось целое собрание. Поздравляли постоянного посетителя пивной, только что получившего орден; он принимал поздравлений со снисходительной улыбкой и глубоким достоинством. В углу, совершенно один, перед кружкой баварского пива, погруженный в блаженное состояние бонзы, сидел рисовальщик Жиру, которого Демальи не раз хвалил в «Скандале», как талантливого рисовальщика, прекрасно изображающего парижские нравы. Демальи уселся рядом с ним, в то время, как Нашет обделывал свои дела.
– А! Это вы, мой милый?.. Сколько лет, сколько зим!.. – проговорил Жиру. – Отличное пиво!.. Я ужасно устал… проработал двенадцать часов… встал рано по старой привычке; прежде я вставал рано, чтобы первым увидеть на выставке в окнах литографию Гаварни… Милейший, приходите к Рампоно… мы там обедаем… в отдельной комнате… я, видите ли, не выношу этих позолоченных кабаков… с обделыванием всякого рода делишек. Да… двенадцать часов! А? И каждый день? Чертовская жизнь! Грязный журналец; есть одна скотина в этом журнале. Он все хочет поставить глаза моим фигурам на втором плане, этот сумасшедший! Пиво хорошо!.. Одни говорят, будто я бешеный. Я должен был ходить туда некоторое время… я знаю… Чёрт возьми! только и есть что парижская мостовая!.. Еще кружку!.. А, вы уже уходите?