В процессе работы требовались цитаты и справки, которых не хранила феноменальная память Морраса, и курьеры с записками мчались к секретарям, знакомым, в дружественные редакции. «Внезапно потребовалась книга, которую можно найти только в Национальной библиотеке. “В два часа ночи! Это невозможно”, – сказал один из нас. И получил блестящий ответ: “Вы слишком быстро пасуете перед невозможным”. В этом весь Моррас, который не признавал никаких препятствий; в этом секрет его неукротимой силы»[48].
«Каббалистические знаки», которыми славился почерк Морраса, разбирали только Пюжо и ценимый за это умение бессменный метранпаж, с листа диктовавший статью лучшему линотиписту. «За этим следовала великая драма корректур, – вспоминал Люсьен Ребате, работавший в L'АF в тридцатые годы, а после разрыва с Моррасом назвавший движение «Inaction française», т. е. «Французское бездействие». – Три, четыре варианта гранок не могли исчерпать его страсть к поправкам. <…> Наконец, к пяти часам Моррас чаще всего возвращался к первоначальному тексту» (RMF, 122). Он «переписывал бы текст сто раз, но Пюжо вырывал у него “в печать” в тот час, когда газета должна была выйти, дабы успеть на утренние поезда в провинцию» (GSC, 124).
С точки зрения бизнеса это был кошмар, потому что другие парижские газеты в это время уже печатались. Все попытки повлиять на ритм жизни мэтра, даже при его согласии, оказывались безрезультатными. Почему? Продуктивность Морраса удивляла даже современников-журналистов. «У него потребность писа́ть, как у других писать», – каламбурил не стеснявшийся в выражениях Жорж Клемансо. Однако Массис замечал у него «физический ужас перед белым листом, на котором он должен писать» (MNT, 217), что заставляло откладывать начало работы до последнего момента – сейчас это называют прокрастинацией. К Моррасу подходит определение «упорядоченный прокрастинатор» – «человек, который успевает сделать многое, не делая чего-то другого»[49]. В предисловии к собранию стихов «Внутренняя музыка» он сетовал, что «ремесло ежедневной журналистики» не позволяет ему добиваться желаемой точности и совершенства выражений, но «обязывает подчиняться неумолимой необходимости», из-за чего «целый мир прекрасных и возвышенных мыслей остается забытым на дне чернильницы» (MMI, 50–52).
Задержанная в печати газета часто не попадала в киоски и на лотки и с опозданием уходила в другие города. «Не говоря об упущенной выгоде, – утверждал Ребате, – насмарку шло столько ресурсов и рабочего времени, что в сочетании с пеней за сорванный график доставки убытки составляли не менее трех тысяч франков за ночь. Моррас получал жалованье мелкого репортера[50], но стоил газете немалую часть того знаменитого миллиона, который вечно требовался и все же находился» (RMF, 124). Ребате писал это, порвав с бывшим патроном в том числе из-за его «систематической германофобии» (RMF, 19), но признавал, что «существование газеты и кредит, на который она еще могла рассчитывать, держались исключительно на гении старого борца, на его неиссякаемом пыле, неустрашимой мысли и неутомимой диалектике» (RMF, 119).
Робер Бразийяк, многолетний литературный обозреватель L'АF, с которым Моррас в годы оккупации порвал из-за его коллаборационизма, поведал занятный эпизод. Группа сотрудников и друзей газеты в очередной раз пожаловалась мэтру на создаваемые им трудности. Тот, «склонив голову перед столькими муками, серьезно выслушал их, затем поднял лицо и с невозмутимой ясностью человека, оценившего суть проблемы и нашедшего решение, произнес глухим голосом: “Если вы считаете, господа, что главным препятствием на пути развития L'АF являюсь я…”. Понятно, что никто не настаивал» (GDO, 154).
С чувством выполненного долга Моррас в шестом или седьмом часу «пешком возвращался домой, наслаждаясь утренней свежестью и слагая в уме стихи, которые никогда не публиковал» (XVM, 97). И даже не всегда записывал…
48
50
Распространенное, но неверное представление, как отметил в своем блоге «Maurrasiana» (maurassiana.blogspot.jp; 15 ноября 2006) Ив Широн: «Моррас не обогащался за счет газеты, но и не отказывался от достойного вознаграждения», которое, например, в сентябре 1939 г. составляло 4000 франков (Пюжо, отец двоих детей, получал 5000 франков; Доде, имевший многочисленные литературные гонорары, 3500 франков).