Результатом такой бесконтрольности стал рост числа шарлатанов. Шарлатанство распространялось стремительно, подобно земельной лихорадке в Оклахоме, последствия этого ощущали на себе еще многие поколения американцев. Профессиональные врачи с трудом отражали атаки, но и их послужной список порою бывал, мягко говоря, не безупречен. Взять, к примеру, доктора Бенджамина Раша, друга отцов-основателей, человека, чья подпись, в числе прочих, стоит под Декларацией независимости, кто считается прародителем американской медицины и долгие годы после своей кончины продолжал оставаться самым известным из американских врачей. Неутомимый, деятельный, честнейший и самоотверженно преданный своему делу, он крайне серьезно относился и к своим обязанностям медицинского эксперта и консультанта, являясь в то же время настоящей машиной смерти, так как и в своих заблуждениях был столь же искренен и настойчив, как и в работе. Раш пичкал пациентов хлористой ртутью, что вызывало у них сильнейшую диарею, кровоточивость десен и неконтролируемое слюнотечение. Он прижигал их раскаленным железом (бессмысленная, но крайне болезненная процедура), вводил в организм табачный дым через клизму и пинтами пускал кровь. В наши дни некоторые полагают, что именно он убил Джорджа Вашингтона, пусть и непреднамеренно. Впрочем, у всякого зла есть и обратная сторона: благодаря таким, как Раш, мы не знали о дегенеративных заболеваниях органов – сердца, почек, печени, так как слишком мало людей доживало до старости и эти недуги не успевали проявиться.
Так кем же были шарлатаны? В этой схватке диагнозов и ядов разве это так уж важно? Конечно, люди, приобретавшие средства от землетрясения, выбросили деньги на ветер, но как отнестись к Элише Перкинсу (современнику доктора Раша) с его идеей «гальванической тяги»? Колдуя над телом больного и двумя металлическими прутьями, он по крайней мере следовал за Гиппократом и не причинял никому вреда. Подобно доктору Рашу, доктор Перкинс верил в то, чем занимался. Заблуждались же они оба, но одного окружили почестями, другого же – прокляли.
Помня о подобных историях, начинаешь лучше понимать, почему люди, перед которыми выступал Джон Бринкли, в особенности больные и напуганные, были готовы дать этому юнцу на сцене шанс заронить в их души крупицу сомнения.
Конфедераты протискивались в толпу с пузырьками исцеляющих снадобий, а он расхваливал на все лады потрясающую эффективность этих снадобий, укрепляющую силу их аромата и низкую, очень, очень низкую стоимость.
«Все распродано, доктор!»
«Слава Господу, друзья мои!»
Через несколько месяцев труппа распалась, и Бринкли больше никогда на протяжении всей карьеры не пел и не танцевал. Однако юность преподала Бринкли несколько важных уроков, пригодившихся ему в дальнейшем: он понял, что должен стать лжеученым XX столетия, вместо того чтобы оставаться паяцем XIX. Следующий шаг – его работа у доктора Берке, но тут Бринкли обрядили в белый халат, придав ему по крайней мере подходящий вид. Но, как и Авраама Линкольна, кумира его ранней юности, Бринкли неуклонно и неустанно двигал вперед маленький моторчик амбициозности, и в 1908 году он снова был в дороге, направляясь на этот раз в большой город на севере.
Глава 2
По крайней мере одно казалось ему знакомым – туман полз, как в родных горах, накрывая собой ряды элеваторов вдоль реки Чикаго. В иные дни в нем тонули целые районы: он оседал во дворах, медленными клубами выкатываясь из проулков, смешиваясь с паром и угольным дымом, и пешеходы выныривали из него внезапно, как видения.
Город осветил его проблему. Наряду со змеиным маслом недавняя Всемирная выставка представила публике прорывное изобретение Эдисона, и, начиная с этого времени, Чикаго стал самым пылким почитателем и потребителем электрической энергии. Он превратился в город, так описанный одним из его резидентов: «Невообразимо длинные ряды электрических уличных фонарей, бегущие вверх-вниз по холмам. Море света! За неделю энергии здесь тратится больше, чем вся страна раньше тратила за год». В сиянии этого света перед кравшимся вечером по Золотой набережной Бринкли и предстал тот мир, о котором он мечтал с детства.
Отражаясь в уже отравленных водах озера Мичиган, тянулась цепь особняков – рейнских замков, готических крепостей, средневековых сторожевых башен, перемежаемых оградами и манежами, где мелькали породистые крупы лучших скаковых коней. Не все сооружения отличались вкусом, но в том-то было и дело. Богатство новой аристократии – лордов – пуговичных фабрикантов, баронов-бакалейщиков и королей свиных туш – было броским и беззастенчивым. Вы могли ощутить его запах в воздухе.