– Я бы предпочла Королевский амфитеатр Астлея[5]. А Мэри наверняка захочет отправиться в Хэрродс на Найтбридж покупать перчатки и зонтики.
Эмили дразнила сестру. Она сама мыслями была уже не здесь, а возле Вестминстерского аббатства и Сент-Джеймского дворца. А парламент? Вдруг им посчастливится хотя бы издали увидеть триумфатора Ватерлоо герцога Веллингтона, сэра Роберта Пиля, графа Грея или мистера О’Коннела? В пасторат ежедневно приходили газеты, и девочки Бронте прекрасно разбирались в политике. Наконец, они просто будут бродить по городу. Парки тянутся через него подобно зеленому ожерелью: у подножия Букингемского дворца – парк Сент-Джеймс, вокруг дворца – Грин-парк, а далее, на площади Гайд-парк-корнер – Гайд-парк, переходящий на западе в Кенсигтонгарденс.
– Патрик Бренуэлл точно бы знал, куда пойти.
Обе вспомнили, как брат, мечтавший приехать сюда, чтобы учиться живописи в Королевской академии, часами изучал карту Лондона и мог с закрытыми глазами объяснить, как попасть из Сити в Вест-Энд. Однажды в местном хауортском трактире он потряс своими знаниями лондонских закоулков некоего коммивояжера столичной торговой фирмы – тот категорически не верил, что сам Патрик в Лондоне никогда не был.
Мысль о брате заставила Шарлотту тяжело вздохнуть. Его разочарование службой на железной дороге – с его-то талантами, в которые так верила вся семья, – не сулило ничего хорошего. Предчувствие не обмануло: через месяц, когда они будут уже в Брюсселе, Патрика с позором уволят: аудит обнаружит пропажу 11 фунтов, и, хотя прямо его не обвинят в краже, уведомление о том, что в его услугах больше не нуждаются, он получит немедленно. Она никогда не прочтет его письма другу, в котором в мае того же года он изливал душу: “Я здесь совсем один – единственный обитатель древнего пастората среди унылых холмов, которые скорее всего никогда не услышат паровозного свистка, разве только тогда, когда мы оба будем уже в могиле. <…> Мне остается лишь слушать ветер, завывающий в камине и кронах старых деревьев, и разговаривать с древними греками и римлянами, которые уже две тысячи лет пылятся на книжных полках…” А если бы прочла, то прекрасно бы поняла эти настроения, которые время от времени овладевали всеми молодыми Бронте. Шарлотте так же, как и Бренуэллу, отчаянно хотелось – при всей любви к отцу и отчему дому – вырваться из Хауорта. И вот она добилась этого.
– Эмили, дорогая, давай просто выйдем на улицу и подышим воздухом. Кто знает, сколько времени они еще будут собираться.
Две тоненькие фигурки в плащах и шляпках, одна повыше, другая пониже, неуверенно ступили своими парадными кожаными башмачками на гранитные плиты Патерностер-роуд. Они быстро зашагали по направлению к собору и не заметили, что ограждения, которые не давали экипажам заезжать на эту улицу – книги любят тишину! – уже закончились и прямо перед ними, окатив их грязной водой из лужи, проехала двуколка. С крыльца гостиницы на них недоуменно смотрели отец и брат с сестрой Тейлоры. Лондонский день – первый из трех – начался.
Глава 4
Ла-манш. Шторм. Первые впечатления
Сквозь дрему ей показалось, что кто-то залез к ней под кровать и теперь раскачивает ее изо всех сил. Она открыла глаза и увидела, что саквояжи и баулы разъезжаются по полу каюты в разные стороны, опрокидывают стулья и бьются о стены. Чья-то рука поймала падающую со стола свечу и задула ее. Все погрузилось в темноту, и только рев ветра и плеск волн, заливающих палубу, слышались повсюду.
Штормовой ветер поднялся на закате, и сразу же пошел сильный дождь. Мэри и Эмили вбежали в каюту мокрые и веселые, они пребывали в прекрасном настроении с того самого момента, когда их пакетбот ранним субботним утром отплыл с Лондон-Бридж в сторону бельгийского Остенда. Шарлотта же словно оцепенела. Ей не хотелось идти на палубу вместе с другими пассажирами, она целый день ничего не ела, только выпила немного глинтвейна из кларета. Даже отец, который не выпускал из рук разговорник для путешествующих по Франции англичан (это была изящная маленькая книжица в переплете из телячьей кожи), забеспокоился и спросил, не надо ли позвать судового врача. Проще всего подобное состояние было объяснить морской болезнью – Шарлотту укачивало и в экипаже, – но нет, до самого вечера пакетбот не плыл, а просто летел по водной глади, не встречая никаких препятствий.