Совершенно очевидно, что Диана была главной в семье — она являлась главным движителем и главным актером. Она провела на ногах все утро, хлопоча по делам миссис Гриффитс или по своим собственным, но по-прежнему оставалась самой энергичной из троих. Сюзанна всего лишь руководила их переездом из гостиницы и собственноручно перенесла две тяжелые коробки. Артур же решил, что воздух на улице слишком свеж, поэтому перебрался из одного дома в другой так быстро, насколько это оказалось в его силах, и хвастался тем, что, сидя у камина, развел в нем настоящий огонь.
Диана, чья занятость носила слишком домашний характер, чтобы ее можно было заподозрить в хитрости, призналась в том, что за последние семь часов не присела ни на минутку, немного устала. Ей, однако, сопутствовала слишком большая удача, чтобы позволить усталости взять свое: преодолев тысячу всяческих затруднений, она не только сняла для миссис Гриффитс отличный дом за восемь гиней в неделю, но и умудрилась найти общий язык с поварами, служанками, мойщицами и служащими купален, так что когда миссис Гриффитс прибудет, ей останется только поманить их пальчиком и заставить танцевать вокруг себя.
Заключительным аккордом ее усилий стало краткое вежливое письмо, которое она написала миссис Гриффитс, причем время не позволило ей изложить все подробно и интеллигентно. И вот теперь, после успешного выполнения столь неожиданно свалившегося на нее долга, она наслаждалась первыми минутами заслуженного отдыха.
По дороге в гостиницу мистер и миссис Паркер видели два почтовых дилижанса, зрелище было приятным и навевающим радостные мысли. Мисс Паркеры и Артур тоже наблюдали кое-что: из своего окна они увидели, что в гостиницу кто-то прибыл, но кто именно и сколько их, не разглядели. Именно приездом гостей и объяснялось появление двух почтовых дилижансов. Могло ли это быть семейство из камберуэлльской школы-интерната? Нет-нет. Если бы экипажей было три, тогда вероятно; но они пришли к общему согласию, что школа-интернат никак не могла разместиться в двух дилижансах. Мистер Паркер был уверен, что это приехало какое-то новое, никому не известное семейство.
После того как все наконец расселись, вдоволь налюбовавшись видами на море и на гостиницу, Шарлотта оказалась рядом с Артуром, который восседал у камина, очень довольный своим добродетельным поступком: мистер Артур предложил Шарлотте занять его стул, от чего она, впрочем, отказалась. В том, как она это сделала, не было ничего обидного, и он с удовлетворенным видом опустился на место. Она отодвинула свой стул так, чтобы отгородиться им, как ширмой, и была благодарна Артуру за каждый дюйм его спины и плеч, широких, несмотря на ее предубеждение.
Артур был столь же нетороплив, сколь и неповоротлив, но отнюдь не намеревался хранить молчание, и пока остальные четверо сгрудились вместе, он, похоже, не терзался угрызениями совести, оттого что рядом с ним сидит приятная молодая женщина и простая вежливость требует уделить ей чуточку внимания (в отличие от своего брата, которому обязательно требовался повод, чтобы перейти к действиям). Столь сильным оказалось влияние молодости и красоты, что он даже начал извиняться за то, что развел огонь в камине.
— Нам, вообще-то, не следовало зажигать камин в доме, — сказал он, — но морской воздух такой влажный. Я ничего так не боюсь, как сырости.
— А мне повезло, — ответила Шарлотта, — я никогда не чувствую, сухой воздух или влажный. Он почему-то всегда оказывает на меня благотворное действие.
— Я тоже люблю воздух, как любит его всякое тело, — откликнулся Артур. — Мне очень нравится стоять у открытого окна, когда нет ветра, но, к несчастью, сырой воздух не любит меня. От него у меня начинается ревматизм. Вы ведь не страдаете ревматизмом, я полагаю?
— Вовсе нет.
— Это благословение Божье. Но, вероятно, вы страдаете неврозами?
— Нет, думаю, что нет. Во всяком случае, я и не подозревала об этом.
— А я очень нервный. Сказать правду, мне кажется, нервы — самая ненадежная часть моего организма. Мои сестры считают, что у меня разлитие желчи, но я в этом сомневаюсь.
— Вы совершенно правы в том, что сомневаетесь в этом.
— Если бы я страдал разлитием желчи, — продолжал он, — вино вредило бы мне. Но оно всегда приносит мне одну только пользу. Чем больше я выпиваю вина, в разумных, конечно, пределах, тем лучше мне становится. К вечеру мне всегда лучше. Если бы вы видели меня сегодня до ужина, то наверняка решили бы, что я — несчастное создание.